Я из простой семьи.
Как оказалось.
Лет до 15-и вообще об этом не задумывалась, хотя было много не соответствий идиллическим картинкам, но потом нагрянуло нежданное сравнение, и выяснилось, что я — из простой семьи. Ну, типа очень простой.
Родители были архитекторами. Познакомились они на последнем курсе моей мамы (она была старше папы на год и помогала младшекурсникам писать дипломные работы — он был одним из этих младшекурсников, поступивших после армии). Мама, имея красный диплом, половину семейной жизни провела в декрете, потеряв после рождения двоих детей свою спортивную форму фигуристки, здоровье в целом, ну и былую легкость характера. Она была слишком ответственной и все воспринимала слишком серьезно, из-за чего пыталась контролировать все и всех, требуя такой же ответственности от окружающих, что порой доходило до определенной властности. При этом у меня никогда не проверяли домашнее задание (если, конечно, я сама не хотела похвастаться своими гениальными сочинениями), не подслушивали телефонные разговоры, как было у некоторых моих подруг, — мне полностью доверяли при условии выполнения заранее установленных мамой правил. И я эти правила не нарушала, до 15-и лет будучи мега-послушным ребенком, каких поискать нужно. Мне говорили, что я могу попробовать курить, могу пробовать алкоголь, если захочу — и я, по-сути, не пила до 19 лет, а курить не пробовала вообще. Меня всегда щедро хвалили за достижения и ограждали от потенциальных опасностей, растили как цветочек в теплице, снабжая при этом удобной для меня дозой свободы. Практически всю эту политику воспитания выстроила мама, а папа ее поддерживал.
У моей мамы было одно важное для моей внутренней уверенности качество — она спрашивала мое мнение. Почти всегда. Как поступить, как ответить человеку, который не нравится, как реагировать, если тебя обидели, вывели из себя. Как устроиться на работу после десятилетнего декрета?! Порой она спрашивала о таких вещах, о которых мне, как ребенку нечего было сказать, но это заставляло думать. И я давала советы, с каждым разом все лучше. И ей было приятно, что мы подружки. И мне было приятно, что мое мнение важное для взрослых и опытных людей.
Не знаю, в серьез ли она задавала мне эти вопросы, но это точно взрастило во мне определенную предприимчивость и участливость.
В последний год перед аварией мама решила завязать с архитектурой, как таковой, и переквалифицироваться в дизайнера интерьеров, и имела успех на пути обучения. Но карьера прервалась, так и не начавшись. В одну фатальную поездку на дачу.
Папа был вдумчивым и юморным романтиком, Художником-пейзажистом с большой буквы (писал великолепные миниатюры маслом и акварелью за 15-20 минут в манере импресиионизма), он умел и любил отрываться, дурачиться, но и к работе относился с уважением. Играл на гитаре романсы, а иногда и дворовые босяцкие песни, сам делал вино из дачного винограда, весь ремонт в квартире — в том числе проводку, сантехнику и обкладывание стен плиткой — делал сам, своими руками. Сам спроектировал нам дачный дом, сам выкопал яму под фундамент, сам мастерил опалубку, сам заливал бетон, сам выкладывал печь (и мы со старшим братом помогали затирать в ней швы) и проводил сантехнику, сам сделал дубовый стол, красил и вскрывал его лаком. Сам. Все сам. С ненавязчивым привлечением к трудолюбию своих детей. И ему это нравилось, я это точно помню. Он почти никогда не заставлял — заинтересовывал, интриговал и выдерживал загадочные паузы, завлекая узнать, что же дальше, чем же все должно закончиться. Он привносил сказку в рутину и был самым уютным отцом, из всех, кого я видела. Иногда лепил из глины смешных существ, которых называл «эдзыками» и показывал мне слайды из их с мамой молодости — старая Рига, старый Питер, увлечение фотографией, университетская практика на море, и археологические раскопки в Херсонесе.
Он только один раз наказывал меня физически — пару раз хмуро и не сильно ударил по нужному месту, когда я проколола велосипедные шины брату из зависти (ведь у него был и компьютер, и велосипед, а мне на такие пожелания отвечали «ты еще маленькая», хотя, как выяснилось годами позднее — дело было в финансовом положении). Помню, когда он сказал, что будет бить, я приготовилась к худшему, а в процессе наказания сама внутренне удивилась «и это все? это же совсем не больно». Ремнем меня не били никогда. И на гречку не ставили. И в углу я не была. Мне мягко говорили «не делай, нельзя» — и я не делала, даже не задаваясь вопросом — почему.
Я понимаю, что со своим ребенком я куда более строга, чем родители были со мной. И мой муж — куда более строгий отец, чем я — мать. И порой мне кажется, что нам нечем крыть — мы не такие «прикольные» родители, какими были мои.
Мой брат старше меня на 7 с половиной лет. Эта разница всегда (и до сих пор) казалась мне слишком большой для совсем дружеских отношений. Мама рассказала, что когда я родилась он очень меня не любил — я отобрала у него все внимание родителей, и пожалуй, я с этим соглашусь, уверена что так и было.
Говорили, что в детстве он был очень болезненным, плаксивым и обидчивым, вялым, медленным ребенком. На всех детских фотографиях он дико худой с животом-барабаном и несчастным, заплаканным лицом. До моего рождения он переболел всем, чем можно — ветрянкой, желтухой, краснухой, несколькими воспалениями легких, а 1-ого сентября в первом классе во время линейки он поскользнулся на каштане и получил сотрясение мозга — как последствие частые головные боли на всю жизнь и кровь из носа в каждый пасмурный день. Учиться он не любил и не хотел — было скучно, и не понятно зачем это все. Учителя говорили о нем: «может, но не хочет, способный, но ленивый».
И тут появляюсь я — здоровая, румяная, кровь с молоком, с невероятным иммунитетом, улыбчивая, послушная, резвая, коммуникабельная (но в школе меня сломали и я стала обидчивой серой мышью).
Когда мне было около 5-и лет, я обладала обаятельной смекалкой и хитростью. Я шкодила по мелочам и знала все места, где прячут конфеты. Но поймать меня на горячем не удавалось. Брат наоборот был достаточно прозрачным, но неприветливым. И я помню, как ему говорили «Вот она точно в жизни пробьется со своей хитростью, учись у сестры.» (И вот это сравнение, конечно было не лучшей почвой для налаживания отношений брата и сестры.)
Я не помню, чтобы он относился ко мне плохо, у нас были непонятки и конфликты, как, наверное, и у любых сестер и братьев. Но я-то всегда его любила. Он стал для меня авторитетом еще до того, как мы окончательно поладили.
После 12 лет меня стали скидывать на него, мол погуляй с сестрой. Я стала бывать в его компании, с его друзьями-велосипедистом (которые очень даже меня сюсюкали и защищали от критики и троллинга родного брата). Они увлекались триалом, ездили на турниры. После 19 лет добавились сноуборды. Он всегда рисовал (что не удивительно, учитывая наши архитектурные гены), но учиться пошел в сферу IT технологий. Он закончил 4 года художественной школы, потом сам стал учить 3D, пытался присадить меня. Мы играли в одни игры, по его наводкам я читала книги о Востоке, о Энергии, всяческих «практиках» и осознаваемых снах, и все вот это вот (даже если относилась к этому скептически). Это явно добавило пару камешков в копилочку формирования моего мировосприятия.
Я училась рисовать по его рисункам (а это, в основном были монстры, машины, оружие и шаржы на учителей). Учитывая тематику рисунков брата и любовь к року — в младших классах все мальчики были моими друзьями. Потому, что я выбирала не розовую барби, а трансформеров и рисовала им машинки на заказ.
Когда мне было 12 лет, мой брат уже год как работал (самое смешное, что работал он не по специальности, а по призванию — делал модели персонажей и локации для компьютерных игр), На 8-ое марта он подарил мне компьюер. Первый, лично мой, с каким-то шикарным по тем временам экраном. А через год — тоже на 8-ое марта он подарил мне графический планшет. Очень крутой по тем временам, и очень удобный и сейчас (даже не смотря на снятие с производства). Это определило мою судьбу (да, завеса моей таинственной деятельности приоткрыта — я иллюстратор в технике digital art).
Сейчас он часто дает мне советы по рисованию, по программам. Иногда даже спрашивает советов у меня. Анализирует мои работы, и напечатанную продукцию. Раньше много критиковал, потом много хотел поправить, сейчас в основном восхищается.
И это ужасно приятно, что я стала немножко авторитетом для одного из своих первых авторитетов в жизни.
Но это все я начала понимать уже потом. Через много лет. А если быть точнее — практически сейчас. Уже во взрослом возрасте, отрастив себе определенную дерзость и здравомыслие я стала понимать, что у меня была классная семья.
Почему это произошло только сейчас, читайте далее.
Папина мама, одна из моих бабушек, живет очень далеко от нас, в селе, где отец провел юность до армии. Она всю жизнь и до недавних пор (а ей в этом году исполнилось 88) работала библиотекарем в тех городах, где их семье приходилось жить. Она всегда была очень собранной спокойной, и даже манера ее речи звучит будто инструкция. Ее коронные фразы в любой непонятной ситуации: «У меня для тебя есть дело.» и «Все будет хорошо». Она очень трудолюбива в хозяйстве и обладает холодным умом, аналитическим образом мышления и ко всему, сколько я ее помню, подходит очень взвешенно и рационально. (Более рациональных бабушек я не видела.) По нашим современным меркам ее можно назвать.. Четкой.
Ее мужа — дедушку по папиной линии, я никогда не видела — он умер (на сколько я знаю — от ветрянки), когда моему папе было 14 лет. Он был военным врачем, и по этой причине их семья регулярно и часто путешествовала по многочисленным военным городкам бывшего Советского Союза (преимущественно — северная и восточная части России). В детстве меня сильно впечатлила история о том, что когда моему папе было 2 месяца (а это было начала марта) их семью как раз перенаправили в другой военный городок, в другой части России, и военный врач Лаврентий со смиренно-стоической женой Александрой 13 дней тряслись в поезде через всю заснеженную мартовскую Россию с двумя сыновьями на руках — 5-и лет и 2 месяцев от роду.
Когда дедушка Лаврик умер, бабушка Соня с двумя сыновьями-подростками осела в одном украинском селе — на своей родине.
Родители моей мамы еще проще. Мамин отец окончил 7 классов в сельской школе, после чего сразу же отправился в армию, конечно же, добровольно. Служил он очень долго в моем понимании службы, был направлен радистом на территорию пост-военной Германии, где провел еще года три. Но когда вернулся по окончанию срока службы домой, перед ним встал выбор — пойти доучиться начатому ремеслу, повышать свою квалификацию и стать высококлассным связистом с вытекающими из этого последствиями типа высокой зарплаты и ранней пенсии, или — идти работать, где придется. И он пошел работать на завод жестянщиком потому, что ему не понравилась форма в Киевском военном инженерном училище связи. Мол, пять лет в такой некрасивой форме ходить — осадок на всю жизнь.
В итоге, он всю жизнь до самой пенсии работал жестянщиком на заводах (делал вытяжки и трубы, колодцы, каркасы, крыши на дачах у начальников) — парализовал себе три пальца на правой руке, попав ладонью в станок, и ослепил левый глаз, попавшей в него искрой от сварки. (Хотя даже не смотря на это он всегда был и остается нестареющим голивудским красавцем, неугомонным инициатором всяческих активных бытовых действий и неутомимым обаятельным позитивистом. До 70-и лет кондукторы называли его «молодым человек» и очень удивлялись пенсионному удостоверению.) Сейчас ему 85, он плохо слышит на одно ухо и очень громко говорит — профессиональная травма после шумной работы в цеху. У него уже 45 лет диабет и он по-детски наивен.
Но он был моим лучшим другом детства, который разрешал все и знал все анекдоты в мире.
Его жена, мама моей мамы, моя бабушка была бухгалтером, хотя начинала с маляра. (Я, честно, так и не поняла, как произошла эта смена профессий.) Она (как и моя мама в итоге) была всегда серьезной и сверх-ответственной. Она родилась во время войны в многодетной семье, была предпоследней из 5-и дочерей, и часто рассказывала мне, как после войны они учились писать на полях газет потому, что тетрадей не было, и ходили в школу в разные дни по-очереди, потому, что была одна пара галош на всех сестер.
Видимо, самым странным и не поддающимся логике поступком в ее жизни было знакомство с дедушкой — они встретились на дискотеке. Дедушка только вернулся со службы и решил зайти потанцевать на столичную дискотеку. А бабушку туда затянули подруги-маляры. Они протанцевали весь вечер, но бабушке нужно было бежать — в этот день к ней из села приезжала мама, ее нужно было встретить с сумками на вокзале. И дедушка, как истинный неунывающий рыцарь решил поехать встретить будущую свекровь, в первый же день знакомства с будущей женой. Не буду утверждать, но заявление они подали очень быстро — кажется, в течении месяца.
Бабушка была единственным человеком, который всегда видел мои шкоды, даже тогда, когда я еще не успела их натворить. Она видела меня насквозь, журила, бурчала, но все равно баловала варениками с вишнями, дранками и конфетами, конфетами, конфетами. Она нянчила меня почти до 13 лет — забирая со школы, выгуливая после уроков во дворе, а в детском саду шила мне игрушки из своих старых, съеденных молью шуб, которые уже нельзя было реанимировать.
Этим летом она умерла. Еще даже не прошло 40 дней. Ее сильно подкосила гибель моих родителей, и это понятно. В течении года после их гибели у нее стали отказывать ноги. За последние пару лет она практически утратила речь. Инсульт зафиксирован не был, но видно, что это были его последствия.
У меня, конечно, есть дяди и тети, двоюродные братья и сестры, близкие и дальние. Но нет в моей семье ни одного ученого, нет преподавателей, все корни — в селе, и часть родственников, которая живет в других городах всю жизнь выказывала свои комплексы чем-то вроде «ну да, это же у вас там в столице, ну да, это у вас там полно работы, а у нас тут вот живут совсем по-другому, это у вас там все есть, а у нас здесь — реальная жизнь».
В моем детстве у меня было не много игрушек, я получала далеко не все, чего мне хотелось, и не все, что было у моих одноклассников. Даже школьную форму мы не покупали — мама перешивала ее сама из своих юбок и жилетов годов своего техникума, за что мне приходилось терпеть насмешки некоторых модниц и быть посмешищем на линейке, когда тупая заучка вывела меня в центр и обсмеяла юбку со словами «что за убежище? твои родители не могут купить тебе нормальную форму»?
У всех детей в классе были молоденькие и стройненькие мамы, так как в общем и целом — все были первыми, а часто и единственными детьми в семье и в моду тогда как раз входил фитнес. У многих появились телефоны раньше, чем у меня, были дети, которым в школу давали бутерброды с красной рыбой. Было много поводов чувствовать себя не такой модной, не такой прикольной как все. Моя мама не была в теме трендов и молоденькие мамочки (какой я сейчас являюсь сама) держались от нее в стороне. А папе никогда не приходилось разбираться с моими обидчиками, как другим папам (потому, что я не просила, стараясь во всем разобраться самостоятельно).
И это я все к чему?
Когда я попала в семью будущего мужа, я испытала целую волну неловкости и тонну стыда от того, что почти все члены его семьи — кандидаты, или даже доктора наук. Все работали, или хотя бы бывали в Киевском Научно-исследовательском институте, родной папа — работает в серьезной IT компании в Англии, отчим — заведующий кафедры менеджмента в приличном столичном ВУЗе, дедушка — работает в Польше, подготавливая спортсменов к Олимпиаде по собственным методикам спортивного дыхания; мама — помешанная на стиле и красоте (и людей, и вещей, и домов), инициативная, с интересной и сложной жизнью, свежая и ухоженная после всех взлетов и падений, женщина с утонченной фигурой, бывшая когда-то фитнесс-тренером, написавшая кандидатскую в сфере менеджмента в спорте и имевшая свой бензиновый бизнес; бабушка — врач-реабилитолог, сестра — тоже реабилитолог, большинство друзей семьи — в этой же степи… Даже те в семье, кто ничего не достиг, вели себя так, словно над ними тоже ореол сногсшибательного успеха и умопомрачительной интелектуальности, навеянный остальными учеными умами семьи. В их семье нормально пренебрежительно говорить о «примитивных» людях и делить на категории «благородных» и «плебеев», уничижительно отзываться о тех, кто допускает ошибки в разговорной речи, обсуждать кто как одевается, у кого сумка из ненатуральной кожи, или бижутерия, вместо настоящих драг.металлов, высокопарно рассуждать о правильном питании и высмеивать сельскую кухню и советские блюда за нездоровость майонезов и продуктов, которые запрещено сочетать. Разговоры о благородстве, попытки стать дворянством, и конечно же, поклонение всему, что связано с научной деятельностью. Один из критериев оценки человека, это: «ты знаешь, какая у него должность? да он такими людьми руководит, что тебе и не снилось! большой человек», ну или классическое «они по таким курортам ездят!», «выглядит благородно, как настоящий дворянин». И когда я это все ощутила вокруг себя, я поняла, что я здесь совсем лишняя.
Я — сирота, с опекуном дедушкой-жестянщиком глухим на одно ухо и хмурой, ворчливой бабушкой, которая не ходит. С некоммуникабильным вспыльчивым братом индивидуалистом, который съехал на съемную квартиру, чтобы его не заставляли есть то, чего он не хочет. Со странными родственниками из села, которые оценивали качественность моего будущего мужа по тому, как он пьет водку и не пьянеет. Серая мышь, с неуложенными крашенными рыжими волосами, сережками-бижутерией, у которой нет вкуса, которая живет в комнате с советскими обоями. Замкнутая и перепуганная школьница с грудой комплексов во внешности, которая умеет только рисовать в углу класса за занавеской на подоконнике. Отличница, которая ставит лишние запятые, и делает ударения не в тех местах. Подросток, не знающий светского этикета, ничего о спорте и здоров питании, не признающий настоящего золота и натуральной кожи. Апатичная девочка, родители которой погибли в «Таврии» по пути на недостроенную дачу.
А потом, представьте, эта неблагородная неумеха, недотепа, и серая мышь… еще и беременеет в 17 лет.
Представьте, сколько всего свалилось на моего мужа. Сколько грязи на него вылила его ученая семья. ЕГО семья. Как они затряслись, что мой дедушка подаст на него в суд. Мой наивный, веселый, глуховатый дедушка. И в то время, как ученый польский дед моего мужа говорил «внук, делай ей аборт, пока не поздно», мой «сельский» неунывающий дедуля-жестянщик лишь растерянно вздохнул и сказал «Я знал что доживу до правнуков, но не думал что так рано. Ну что ж, жизнь продолжается. Не вздумай делать никаких абортов, ты что! Это же убийство, Боже упаси! Надо жениться. Он парень вроде хороший, - и немного повеселев, добавил, - Буду правнука нянчить, куда ж я денусь.»
Представьте, сколько раз мы слышали от ученой семьи, что мой муж дурак, что он испортил себе жизнь (о моей жизни волновалась только свекровь, для остальной их родни я была просто безымянным приложением, усугубившим обстоятельства), что у нас ничего не выйдет, что мы не справимся с ребенком, что мы ничего не достигнем в жизни, что мы повесим ребенка на свекровь и не будем им заниматься и т.д. Эти комментарии жгли меня изнутри настолько, что из неуверенной и серой я стала озлобленной и откровенно чернеющей. Это я-то на кого-то повешу своего ребенка? Да хрен вам — ни к кому не подпущу. Это мы-то ничего не достигнем? Да идите вы все знаете куда?
Я ни с кем не ссорилась. Только молча внутренне очень не любила их всех, тем, кто так говорил (справедливости ради, стоит заметить, что свекровь была на нашей стороне и всячески пыталась выбелить репутацию сына, который сразу же скатился на дно мира в глазах своей родни). Очень жаль было, что из-за такой, вообще-то обычной, достаточно житейской ситуации вся семья была будто готова отказаться от своей кровинушки и его будущего чада. Был любимым внуком польского деда, а в одно мгновение превратился в неосмотрительного дурака и персону нон грата.
И в то время, как ученая семья с одной стороны следила за каждым зубом и первым шагом моего ребенка, придиралась к его задержкам речи, картавой букве «р» и ошибкам в падежах и склонениях, и давала миллион советов к каким специалистам нужно обратиться «пока не поздно», с другой стороны — мой дедушка (самостоятельно ухаживая за неходячей бабушкой) просил, чтобы мы привезли ему понянчить правнука на пару дней, а мой брат — покупал племяннику самые красивые книжки и самые толковые развивающие игрушки.
И как странно потом было видеть, когда я заканчивала университет, и находила первые заказы, а муж на заработанные деньги финансировал производство парусных катамаранов и возил нас с ребенком на море на этих же парусных, и по-сути, наших катамаранах, — как вдруг все стали тянутся к нам и говорить «ой как у вас все классно, ой какая ты красивая, так похорошела, а какокой чудесный малышь у вас, и вообще — вы такие молодцы». Будто все забыли, что говорили раньше. Хорошо хоть никто не осмелился сказать «а я вот знал, что у вас все будет хорошо». Никто сейчас просто не вспоминает о том, как обливали грязью моего мужа, когда он готовился стать отцом в 21 год.
Только я вспоминаю. И каждый раз становиться горько и тошно от этого. Противно, что люди такие. Противно, что я сделалась такой злопамятной и циничной от этих обстоятельств. Чувство, что я прогнила от этой борьбы.
И я сама паршивая и мерзкая тем, что стыдилась своей семьи, своих не богатых и не стильных родителей, свою не стройную и не юную маму, своего нелюдимого и конфликтного, но такого заботливого брата, своего наивного, но добросердечного дедулю, и бабушку, перед которой, на самом деле была так виновата тем, что злилась на ее опеку, на ее подозрительность и ворчливость, которые на самом деле были лишь способами меня защитить… защитить от чего-то подобного, вроде беременности в 16 лет.
У меня была классная семья. На самом-то деле. И мне дико стыдно за то, что я хотела их спрятать потому, что они не богатые, не модные, не прикольные и говорят иногда на суржике. Стыдно стыдиться своей семьи. И очень больно, и вдвойне трагично осозновать это тогда, когда большей части семьи уже нет…
