Хочу делиться здесь тем, о чем не напишу в соцсетях и не расскажу родным.
Так же не хотелось бы, чтобы кто-то здесь узнал меня ту, какой необходимо быть в реальной жизни.
Пафосная вуаль таинственности и попытка стать каким-то другим человеком.
понедельник, 08 июля 2019
Накануне славянского языческого праздника Ивана Купала, дернуло меня сделать уборку. Собственно, за день до. Сильно захотелось упорядочить вещи в шкафу. Впервые в жизни решила попробовать разложить одежду по цветам.
Отсортировала, полюбовалась.. И поймала себя на странной, очень несвойственной мне мысли:
«У меня так мало темной летней одежды.. А вдруг скоро похороны. В чём я тогда пойду?».
На следующий день погиб дорогой нашей семье человек.
Утонул.
Проводя свой языческий обряд к празднику Ивана Купала, так как был волхвом современной языческой коммуны.
Провести обряд мог только он.
Но оступился в глубину.
А плавать не умел.
Вовремя оказать необходимую помощь — не смогли.
Ему было 35.
Не знаю, стоит ли еще что-то говорить, детализировать. Думаю, ирония произошедшего всем ясна сразу, красной нитью.
Я не против язычества, я не против религии. Я против такой иронии, я против рока и фатума. Не могу понять, как человек мог случайно умереть от того, во что верил больше всего. Не борясь за это, а просто, оступившись в глубину, и слепо веря в дело, которое его оступило.
Как так-то? Я не понимаю.
«У меня так мало темной летней одежды.. А вдруг скоро похороны. В чём я тогда пойду?».
На следующий день погиб дорогой нашей семье человек.
Утонул.
Проводя свой языческий обряд к празднику Ивана Купала, так как был волхвом современной языческой коммуны.
Провести обряд мог только он.
Но оступился в глубину.
А плавать не умел.
Вовремя оказать необходимую помощь — не смогли.
Ему было 35.
Не знаю, стоит ли еще что-то говорить, детализировать. Думаю, ирония произошедшего всем ясна сразу, красной нитью.
Я не против язычества, я не против религии. Я против такой иронии, я против рока и фатума. Не могу понять, как человек мог случайно умереть от того, во что верил больше всего. Не борясь за это, а просто, оступившись в глубину, и слепо веря в дело, которое его оступило.
Как так-то? Я не понимаю.
Автор иллюстрации: Visothkakvei
вторник, 12 февраля 2019
У меня есть подруга. Лучшая.
Она младше меня на полгодика и нас свело искусство — мы вместе с первого курса графического дизайна. Вот уже 6 лет.
Из-за моей беременной «изоляции» в возрасте 16-17 лет я тогда прилично потеряла контакт с ровесниками, и когда пришла в университет испытывала определенные неловкости — культурный шок, никак не могла преодолеть барьер, привыкнув общаться с людьми исключительно 30+. Я не знала, чем живут, о чем думают и говорят ровесники.
И вот появилась она. Серьезная и строгая, как казалось. Правильная и осмысленная. Продуманная и рациональная. С такими же проблемами в общении с ровесниками. Она без труда закончила школу с отличием, но терпеть её не могла, чувствуя насколько ровесники тупы и примитивны. Я старалась не думать о сверстниках в таком русле, но ее «умственное высокомерие» с легкостью легло в пазики моей сговорчивости и демократичности.
Рядом с ней я чувствовала себя расслабленной и инфантильной, ведомой и беспечной. Можно было творчески парить, положившись на холодный ум подруги, при этом, не напрягая друг друга таким распределением «эмоциональных обязательств» в паре. И нам было весело.
Мне практически сразу показалось, что она знает толк в жизни — не делает лишних движений, не совершает импульсивных покупок, не сжигает мосты, не решает ничего сгоряча. И не сильно-то париться над тем, чтобы отмерять и взвешивать — всё получается само собой, просто такой человек.
С ней всегда можно поговорить об искусстве, о цветопередаче в импрессионизме, о толщине линий в шрифтах, о скругленных углах логотипов, о качестве бумаги и кистей, об атмосфере города, композиции фасада старого дома и декоре балкончиков. Она всегда знает лучшие кафе, музеи, выставки, лучшие рецепты кофе, лучшие магазины красок с лучшими ценами, отличные бутики с мишурой для дома, хорошие стоки с приемлемой стоимостью на стильную одежду. Она знает, где достать билеты на концерты и как правильно строить маршруты в другой город. Она знает все дворы столицы, хотя не местная, и прекрасно ориентируется в пространстве и времени, куда бы и когда её не занесло.
Она любит себя такой, какая она есть, всё еще находясь в поисках наиболее гармоничной комбинации, заставляет себя тренироваться каждое утро, ходит на плаванье на протяжении 8-и лет просто потому, что ей это нравится, самостоятельно учит итальянский, вяжет шикарные вещи, глотает книги на английском одну за другой, читает философские учения и больше всего не любит в людях лень и бездействие.
Она как будто знает, как нужно жить.
У неё никогда не было отношений. Когда-то она от этого грустила, волновалась… Недавно сказала мне, что успокоилась на этот счет. Призналась, что был момент, когда хотела начать однодневную интрижку, познакомиться в клубе, просто чтобы не чувствовать себя неполноценной, нежеланной, или отвергнутой. а полгода назад решила — нет, лучше никого, чем лишь бы что. Говорит, верю, что если любви быть, то я это почувствую.
На днях завела себе кота. Взрослого, из приюта. Потому, что хотела помочь животному, а не потому, что хотела себе милую живую игрушку.
С одной стороны я взволновалась — вот оно начало тридцати котов у одинокой начитанной девушки. С другой стороны — её решение.
Её жизнь — вереница самоанализов. Череда взвешенных выборов.
И я думаю, какая-то она взрослая. Как будто взрослой уже родилась.
И меня это, честно, восхищает.
❤
Она младше меня на полгодика и нас свело искусство — мы вместе с первого курса графического дизайна. Вот уже 6 лет.
Из-за моей беременной «изоляции» в возрасте 16-17 лет я тогда прилично потеряла контакт с ровесниками, и когда пришла в университет испытывала определенные неловкости — культурный шок, никак не могла преодолеть барьер, привыкнув общаться с людьми исключительно 30+. Я не знала, чем живут, о чем думают и говорят ровесники.
И вот появилась она. Серьезная и строгая, как казалось. Правильная и осмысленная. Продуманная и рациональная. С такими же проблемами в общении с ровесниками. Она без труда закончила школу с отличием, но терпеть её не могла, чувствуя насколько ровесники тупы и примитивны. Я старалась не думать о сверстниках в таком русле, но ее «умственное высокомерие» с легкостью легло в пазики моей сговорчивости и демократичности.
Рядом с ней я чувствовала себя расслабленной и инфантильной, ведомой и беспечной. Можно было творчески парить, положившись на холодный ум подруги, при этом, не напрягая друг друга таким распределением «эмоциональных обязательств» в паре. И нам было весело.
Мне практически сразу показалось, что она знает толк в жизни — не делает лишних движений, не совершает импульсивных покупок, не сжигает мосты, не решает ничего сгоряча. И не сильно-то париться над тем, чтобы отмерять и взвешивать — всё получается само собой, просто такой человек.
С ней всегда можно поговорить об искусстве, о цветопередаче в импрессионизме, о толщине линий в шрифтах, о скругленных углах логотипов, о качестве бумаги и кистей, об атмосфере города, композиции фасада старого дома и декоре балкончиков. Она всегда знает лучшие кафе, музеи, выставки, лучшие рецепты кофе, лучшие магазины красок с лучшими ценами, отличные бутики с мишурой для дома, хорошие стоки с приемлемой стоимостью на стильную одежду. Она знает, где достать билеты на концерты и как правильно строить маршруты в другой город. Она знает все дворы столицы, хотя не местная, и прекрасно ориентируется в пространстве и времени, куда бы и когда её не занесло.
Она любит себя такой, какая она есть, всё еще находясь в поисках наиболее гармоничной комбинации, заставляет себя тренироваться каждое утро, ходит на плаванье на протяжении 8-и лет просто потому, что ей это нравится, самостоятельно учит итальянский, вяжет шикарные вещи, глотает книги на английском одну за другой, читает философские учения и больше всего не любит в людях лень и бездействие.
Она как будто знает, как нужно жить.
У неё никогда не было отношений. Когда-то она от этого грустила, волновалась… Недавно сказала мне, что успокоилась на этот счет. Призналась, что был момент, когда хотела начать однодневную интрижку, познакомиться в клубе, просто чтобы не чувствовать себя неполноценной, нежеланной, или отвергнутой. а полгода назад решила — нет, лучше никого, чем лишь бы что. Говорит, верю, что если любви быть, то я это почувствую.
На днях завела себе кота. Взрослого, из приюта. Потому, что хотела помочь животному, а не потому, что хотела себе милую живую игрушку.
С одной стороны я взволновалась — вот оно начало тридцати котов у одинокой начитанной девушки. С другой стороны — её решение.
Её жизнь — вереница самоанализов. Череда взвешенных выборов.
И я думаю, какая-то она взрослая. Как будто взрослой уже родилась.
И меня это, честно, восхищает.
❤
Художник — Елена Брыксенкова
вторник, 05 февраля 2019
Я работаю в благотворительном фонде.
Фонд благотворителен настолько, что находясь в статусе «неприбыльного предприятия» является по-факту — убыточным. Мы все там работаем бесплатно, на голой инициативе и вере в лучшее. Все — это 5 человек во главе с инициативным координатором-журналистом.
Наши счета прозрачны, наши отчеты общедоступны.
Мы занимаемся привлечением внимания к семьям, которых коснулись детские болезни — пороки сердца, ДЦП, глухота, орфанные заболевания, несовместимые с нормальным развитием искривления позвоночника и хрупкость костей. Мы собираем истории таких детей, и трубим о них, рассказываем на своей страничке в соцсетях, договариваемся с телеканалами, радиопередачами и конкурсными публичными лицами о популяризации данного сюжета. То-есть, мы не жертвуем финансово — мы обращаем внимание. Как истинные журналисты. Мы жертвуем своим временем, оторванным от своих семей, от основных оплачиваемых видов заработка, чтобы пролить свет на семью, которой нужна финансовая помощь.
Небезразличные помогают — финансово, связями, транспортом, предложениями.
Вот так это работает.
Я — фотограф фонда. Я делаю вклад своими фоторепортажами. Сама долго не считала свою работу важной, пока координатор фонда не показал мне конкретную статистику — детям с моими фото удается помочь в 3 раза быстрее, чем тем, кого снимали родители на мобильный телефон.
Допустим, красивые не драматичные картинки любят все. (Да, многие любят и драматизм, но я игнорирую это и пытаюсь увести фонд от концепции «спасите несчастных» к «помогите обрести счастливое детство».)
В прошлом году фонд «полечил» множество детей. 47 из которых — имели пороки сердца, нуждающиеся в установке окклюдера (устройство для «закрытия» патологических «дырочек» в сердечной мышце — для устранения пороков сердца). 35 из них фотографировала я — до и после операции. Воспринимая это просто, как приятную работу с детьми. Приятную бесплатную работу с детьми.
Плата за работу — осознание того, что они станут здоровыми. Очень часто среди таких мальчишек есть мечтающие стать футболистами, или баскетболистами. Был мальчик 10 лет, занимающийся плаваниемьем, мальчик 13-и — ходит на борьбу. Девочка 12 лет — серьезно интересуется велоспортом.
И я думаю, какие молодцы. Они и их родители. Они не тормозят жизнь. Они продолжают двигаться, ищут варианты и средства.
У меня тоже был врожденный порок. И меня родители берегли. У мамы были частые приступы стенокардии, я умела оказывать первую помощь и скорая узнавала меня по голосу с 9 лет.
Я не ходила на физкультуру, танцы, не бегала, не прыгала даже на скакалке, не сильно каталась на велосипеде. Ощущала аритмию с 7 лет и знала, какие таблетки и капли при каких состояниях и каком давлении стоит принимать. Окклюдеров тогда еще не было. Да и фондов таких особо тоже.
Меня очень берегли. В тепличном медленном режиме. Я не ныряла глубоко, и высоко не поднималась.
Порок, кстати, сам внезапно затянулся. После родов. Вот 16 лет он у меня был. А через месяц после родов — уже не было.
И начались горы, велосипеды, сплавы по реке. Вот только времени на них особо нет. А в детстве времени было полно. И оно потрачено.
И сейчас я думаю, как хорошо, что детей не запирают в тепличных условиях, потому что есть способ вылечить. Затянуть «овальное окно».
Фонд благотворителен настолько, что находясь в статусе «неприбыльного предприятия» является по-факту — убыточным. Мы все там работаем бесплатно, на голой инициативе и вере в лучшее. Все — это 5 человек во главе с инициативным координатором-журналистом.
Наши счета прозрачны, наши отчеты общедоступны.
Мы занимаемся привлечением внимания к семьям, которых коснулись детские болезни — пороки сердца, ДЦП, глухота, орфанные заболевания, несовместимые с нормальным развитием искривления позвоночника и хрупкость костей. Мы собираем истории таких детей, и трубим о них, рассказываем на своей страничке в соцсетях, договариваемся с телеканалами, радиопередачами и конкурсными публичными лицами о популяризации данного сюжета. То-есть, мы не жертвуем финансово — мы обращаем внимание. Как истинные журналисты. Мы жертвуем своим временем, оторванным от своих семей, от основных оплачиваемых видов заработка, чтобы пролить свет на семью, которой нужна финансовая помощь.
Небезразличные помогают — финансово, связями, транспортом, предложениями.
Вот так это работает.
Я — фотограф фонда. Я делаю вклад своими фоторепортажами. Сама долго не считала свою работу важной, пока координатор фонда не показал мне конкретную статистику — детям с моими фото удается помочь в 3 раза быстрее, чем тем, кого снимали родители на мобильный телефон.
Допустим, красивые не драматичные картинки любят все. (Да, многие любят и драматизм, но я игнорирую это и пытаюсь увести фонд от концепции «спасите несчастных» к «помогите обрести счастливое детство».)
В прошлом году фонд «полечил» множество детей. 47 из которых — имели пороки сердца, нуждающиеся в установке окклюдера (устройство для «закрытия» патологических «дырочек» в сердечной мышце — для устранения пороков сердца). 35 из них фотографировала я — до и после операции. Воспринимая это просто, как приятную работу с детьми. Приятную бесплатную работу с детьми.
Плата за работу — осознание того, что они станут здоровыми. Очень часто среди таких мальчишек есть мечтающие стать футболистами, или баскетболистами. Был мальчик 10 лет, занимающийся плаваниемьем, мальчик 13-и — ходит на борьбу. Девочка 12 лет — серьезно интересуется велоспортом.
И я думаю, какие молодцы. Они и их родители. Они не тормозят жизнь. Они продолжают двигаться, ищут варианты и средства.
У меня тоже был врожденный порок. И меня родители берегли. У мамы были частые приступы стенокардии, я умела оказывать первую помощь и скорая узнавала меня по голосу с 9 лет.
Я не ходила на физкультуру, танцы, не бегала, не прыгала даже на скакалке, не сильно каталась на велосипеде. Ощущала аритмию с 7 лет и знала, какие таблетки и капли при каких состояниях и каком давлении стоит принимать. Окклюдеров тогда еще не было. Да и фондов таких особо тоже.
Меня очень берегли. В тепличном медленном режиме. Я не ныряла глубоко, и высоко не поднималась.
Порок, кстати, сам внезапно затянулся. После родов. Вот 16 лет он у меня был. А через месяц после родов — уже не было.
И начались горы, велосипеды, сплавы по реке. Вот только времени на них особо нет. А в детстве времени было полно. И оно потрачено.
И сейчас я думаю, как хорошо, что детей не запирают в тепличных условиях, потому что есть способ вылечить. Затянуть «овальное окно».
суббота, 26 января 2019
Это термин. Определение данное нашему типу отношений моим таинственным другом.
Со своей правдой я бросилась в омут. Головой вниз, судя по ощущениям.
Решила рассказать мужу всё.
Он рассказал мне свое «всё».
Решила другу тоже всё рассказывать.
И он мне тоже, наверное.
И стало у меня целых два друга, которым можно рассказать всё.
Пока эта правда не завела нас в тупик болезненно-крепкой эмоциональной связи.
Если раньше мне казалось, что всё достаточно образно и на догадках, то теперь треугольник сузился и очертил совершенно конкретные границы. Вроде «Я ревную тебя к твоему мужу и понимаю насколько это ненормально.» Или типа «Когда мы обсуждаем девушку твоей мечты, я каждый раз кричу внутри — ведь это же я!»
Романтизм «друзей» дошел до точки потери дружбы.
Где нужно выбирать — или мы идем дальше, нарушая все правила приличий и совести, или мы расстаемся. Как раньше уже не будет.
Не хочу терять друга.
Из этого следует, что нельзя быть честной со всеми.
И кажется, вообще ни с кем.
Потому что люди не хотят знать всего. Я, например, не хотела знать о поцелуе мужа с моей недоброжелательницей.
Да и не нужно людям всё знать. Ведь осознание взаимности наших чувств окрылило моего романтического друга на определенную экспансию.
Можно бесконечно делать паузы, замораживая ситуацию, не касаться друг друга. Можно даже не встречаться так часто. Можно даже не встречаться совсем. Но это не принесет ничего, кроме вялой, растянутой во времени тоски до следующей встречи.
У меня есть муж, ребенок, умение рисовать, растворяться в творчестве, в котором я могу утопить любую печаль.
А у него нет никого, кроме меня и отца, который приезжает раз в месяц.
И я не могу его бросить.
Можно только замораживать статус «романтических друзей».
Но так можно и окоченеть.
Со своей правдой я бросилась в омут. Головой вниз, судя по ощущениям.
Решила рассказать мужу всё.
Он рассказал мне свое «всё».
Решила другу тоже всё рассказывать.
И он мне тоже, наверное.
И стало у меня целых два друга, которым можно рассказать всё.
Пока эта правда не завела нас в тупик болезненно-крепкой эмоциональной связи.
Если раньше мне казалось, что всё достаточно образно и на догадках, то теперь треугольник сузился и очертил совершенно конкретные границы. Вроде «Я ревную тебя к твоему мужу и понимаю насколько это ненормально.» Или типа «Когда мы обсуждаем девушку твоей мечты, я каждый раз кричу внутри — ведь это же я!»
Романтизм «друзей» дошел до точки потери дружбы.
Где нужно выбирать — или мы идем дальше, нарушая все правила приличий и совести, или мы расстаемся. Как раньше уже не будет.
Не хочу терять друга.
Из этого следует, что нельзя быть честной со всеми.
И кажется, вообще ни с кем.
Потому что люди не хотят знать всего. Я, например, не хотела знать о поцелуе мужа с моей недоброжелательницей.
Да и не нужно людям всё знать. Ведь осознание взаимности наших чувств окрылило моего романтического друга на определенную экспансию.
Можно бесконечно делать паузы, замораживая ситуацию, не касаться друг друга. Можно даже не встречаться так часто. Можно даже не встречаться совсем. Но это не принесет ничего, кроме вялой, растянутой во времени тоски до следующей встречи.
У меня есть муж, ребенок, умение рисовать, растворяться в творчестве, в котором я могу утопить любую печаль.
А у него нет никого, кроме меня и отца, который приезжает раз в месяц.
И я не могу его бросить.
Можно только замораживать статус «романтических друзей».
Но так можно и окоченеть.
среда, 26 декабря 2018
Жизнь плыла медленно продвигаясь в сторону Нового года. Работа была, времени — не хватало. Все шло своим чередом.
А потом в одну минуту у меня отменилась встреча и я оказалась в центре города под снегопадом без планов, не успела надеть наушники и меня накрыло.
Я даже не берусь утверждать, чем конкретно накрыло — я сама не знаю.
Я почувствовала себя мокрым испуганным котенком. Стояла в старом районе центра столицы, в самом пупке нашего города, вокруг гудели пробки узких переулков, разъезжались стукнувшиеся лбами иномарки, старушки, наблюдая конфликт, развешивали белье на заснеженном балконе коммуналки, сновали предновогодние люди, а я не знала куда мне идти. И было так внезапно громко! Я ведь всегда в наушниках, я этого не знала.
Мне перехотелось нового года. Мне не хотелось домой, не хотелось любимого кофе с сиропчиками, не было сил идти, не хотелось спускаться в метро, но я понимала, как странно выглядит мое перепуганное лицо среди бегущих людей. А страннее всего — моя неподвижность. Все бегут, спешат и месят талую грязь, а я стою.
Мне захотелось друга.
Я сама постучалась в дверь его телеграмма. Того самого, запретного, друга со звездным небом и душевными беседами в палатке. Он оказался не в городе. Напомнил, что сегодня государственный выходной, все уехали к родителям. И он тоже. Может, если бы родители у меня были, я бы и вспомнила, что сегодня выходной, правда. Заподозрив мое настроение, сказал, что хотел бы оказаться рядом, что ему не хватает того нашего общение, которое было летом, попытался назначить встречу на неделе. Все эти «мне жаль что я не рядом», «если бы был в городе — обязательно приехал бы к тебе», «в любой день буду рад провести с тобой несколько часиков».
Я даже не улыбалась. Хотелось плакать от всей этой трогательности. Но плакать хотелось горько, а не растроганно.
Выяснилось, что денег не осталось — муж внезапно, перед Новым годом одолжил все деньги какому-то знакомому, оказавшемуся в беде. Мы поругались. По телефону. Не то, чтобы я была сильно против одалживаний, нет. Считаю это добрым делом, я даже за. Но не все деньги, не перед Новым годом. И не молча. И не сегодня.
Подруга не отвечала на сообщения, не брала трубку. Погода не менялась, люди не прекращали свою беготню, машины продолжали течь по дорогам резиновым бесконечным бибикающим потоком. Я ничего не решила. Прислушалась к злящейся себе и поехала домой.
Я не умею развлекаться, и не умею весело проводить свободное время. Когда у меня есть свободное время, я обычно с радостью иду работать, просто без спешки. Поэтому, у меня нет свободного времени.
Дома узнала, что у свекров день был намного хуже.
У них на полном ходу, на мосту через реку города, в средней полосе отказал руль.
Они пытались на аварийке плавно притормозить поток и свернуть в правую полосу, но поток долго не пропускал. Денег на эвакуатор не хватало. У нас денег вообще не было, как известно, мы бы вообще не смогли им помочь.
Мужчина на микроавтобусе предложил их оттащить на тросе.
На съезде под мост, на повороте выяснилось, что аккумулятор сел, выключилась аварийка, руль заблокировал колеса, тормоза не работали, сообщить об этом водителю спереди было невозможно. Машину выносило на середину, затягивая на встречную полосу. Свекровь дернула ручник, трос порвался. Дотолкали до обочины. До дома оставалось немножко, свекр отыскал в потайных карманах доллары, удалось заказать эвакуатор.
Все остались живи, здоровы, но испугались ужасно.
Я сидела со свекровью на диване и заторможенно обдумывала вероятность потери второй семьи от автомобильной аварии. Разве может такое быть? Разве могло бы снова? Дважды в одной жизни. Почему, зачем?
Начинаю думать, что это из-за меня. Хотя объективно — при чем тут я?
Ночью, после всего этого хаоса, пережитого днем, меня вдруг дернуло рассказать мужу о том, что я считала своим главным секретом, своим преступлениям этого лета. То, как мы с другом встретились руками под звездным небом, как я не стала его отпускать. Ведь мы после этого виделись множество раз, даже втроем. Это не обсуждалось, будто ничего не было. Но это было. Я это помню, и у меня это болит. И именно сегодня, именно сейчас захотелось об этом сказать. Всегда злилась, когда люди так делали в кино. Но сейчас поняла — нет сил терпеть.
Муж воспринял это нормально, даже слишком хорошо. Пожалел и приголубил, сказал, ничего страшного, ничего критичного, точки невозврата не произошло, я тебе доверяю. Я чувствовал, что что-то произошло, и знал, что ты, в любом случае, молодец, до поцелуя не дошло бы. Я знаю. Он знает.
Я расплакалась. Как ты можешь так говорить, если я не чувствую, что я молодец?
А потом, ради утешения моей совести, ему нашлось, что рассказать о себе.
У него была своя секретная история трехгодичной давности.
Ничего непоправимого, ничего критичного, без точки невозврата.
Но это серьезнее, чем руки под звездами. Даже не столь важно что. В данном случае, важно — кто. И когда.
Я была тогда зеленой наивной студенткой с кучей страхов о своем будущем. Я плавала в художественных терминах, не могла собрать мысли в кучу, вызывая у семьи мужа огромные сомнения в серьезности моей будущей профессии — художника. В меня не верили. И я не верила в себя еще даже больше.
Эта девушка — дочь подруги семьи. Они с мужем вместе выросли, с рождения, по-сути. И я никогда ей не нравилась. Это не для кого не было секретом. Она не любит серых, неуверенных и хмурых (какой я ей казалась). Она говорила мне об этом лично. Обнимая меня, невесту, на свадьбе, она с лицом ревизора сказала шепотом «ну так уж и быть, если он считает, что ты делаешь его счастливым..». Такое себе благословение на брак.
Она на 5 лет меня старше, крашенная блондинка с кошачьими прищурами и манерным кокетством. Все что она говорит и делает приправлено сексуальностью. Так было всегда. Принято говорить, что она «с перчинкой». Она — девушка, которая добилась большей части своего успеха кокетством, умением себя подать и многозначительными намеками мужчинам. За свои намеки она потом не отвечала. Брала что нужно и рвала отношения. В общем... похоже, что она — моя полная противоположность?
В тот период жизни она из недруга почему-то стала моим врагом. Единственным врагом. Она тогда вбивала клин между мной и свекровью. Свекровь тогда что-то подозревала, предчувствовала и говорила мне, чтобы я не велась на провокации. Эта девушка тогда делала вид, что мы душевничаем, набивалась в подруги и спрашивала есть ли у меня кто-то, спрашивала, что меня раздражает в свекрови, в муже, пыталась выудить из меня хоть какое-то недовольство сложившейся ситуацией. А я — ничего. У меня никого и не было. Я была одержима поиском решения вопроса с моим профессиональным будущим. Я не рассказывала никому о внутренних конфликтах (и на самом деле жутко закипала изнутри от невозможности вынести сор из избы, очень хотелось хоть кому-то рассказать). А потом те крупицы, что я роняла — она мчалась использовать против меня. Больше никто не вызывает у меня таких негативных чувств, как она. До сих пор. И муж-то об этом знал. И как? И вот как? Именно тогда. Именно она.
Этот секрет оказался хуже моего.
И это мне теперь тоже захочется кому-то рассказать.
Что я почувствовала?
Я подумала какой жалкой я тогда казалась им обоим, если так получилось. Какой незначительной выглядит перепуганная студентка жена, когда самоуверенная и зрелая хищница идет вверх по карьерной лестнице, пользуясь своими глазками, жестами и бархатным голосом. А я как была серой мышью, так сейчас в этом образе и пустила корни. Хуже. Я даже не мышь, а перепуганный кролик. Художница. Тоже мне, художница. Ремесленница без постоянного заработка, которая боится общаться с новыми людьми и ездит в метро в выключенных наушниках, лишь бы со мной не знакомились. Кеды и косички в 23 года. Пуховик со звездами с алиэкспресс и самодельные сережки из велосипедных деталей. Серая безвкусная дешевка, вечно «ищущая себя». Мокрый котенок под снежным небом новогодней суматохи. Против кокетки в бутиковских шмотках, которую повышают каждые полгода, с новой квартирой и поездками на курорты 4 раза в год.
Но не могу сказать, что сильно расстроилась, что взревновала. Не разозлилась. Почему-то совсем нет.
Ужаснулась. Контрасту между ней и мной.
И если всю нашу жизнь он говорил, что ему нравятся такие как я.. Что он рад, что я такая «не такая, как все». И все в этом роде.
Что же тогда пошло не так? Значит, не только такие нравятся? Или это было вранье? Или это самоутешение, чтобы не горевать из-за того, что, все таки, пришлось жениться из-за ребенка? Или..
Или что? Эти мысли могут далеко завести.
В растерянности я очень долго молчала.
Не поняла просто, как это могло произойти. Почему и как.
Не было особого роя мыслей в голове. Не было ничего. Я не уверена даже, что была сама голова.
Он молчал половину нашего брака об этом «случайном, бессознательном» поцелуе, «на почве животного инстинкта».
Я молчала полгода о своем соприкосновении пальцев перед лесным озером в сентябрьском тумане, над нами был звездопад и рядом кто-то бренчал на гитаре... Я думала, я осквернила наш брак. А оказывается, я смешна и наивна даже в своих представлениях об измене. Это так жалко… Я — жалкая.
Теперь уже вдвойне.
Но жалеть себя не хочется. Я и так занимаюсь этим всю свою жизнь. Сколько можно искать поводы.
Это все не важно, на самом деле. Это все ведь, ни к чему не приводит.
Обменялись благодарностями за взаимную честность, обнялись напоследок и легли спать.
И я вот думаю...
Жизнь плыла медленно продвигаясь в сторону Нового года. Работа была, времени — не хватало. Все шло своим чередом…
А потом в одну минуту. Вот так.
Какой же тупой был день.
вторник, 25 декабря 2018
Иногда я фотограф.
Точнее, фотограф я всегда, но иногда удаётся этим зарабатывать.
Одной знакомой подарили сертификат на мою съёмку.
Она не любит фотографироваться.
Так бывает — людям дарят сертификат на съемку, а они не любят фотографироваться. И бывает такое, скажу я вам, очень часто.
Она нашла компромисс. Приходи ко-мне, говорит, у меня есть 4 замечательных кошки! У каждого свой характер, они живут своей жизнью в моей квартире и все совершенно разные. У них есть своя иерархия, и свои отношения. И квартира у меня очень хорошо смотрится в кадре, стильно, говорила она.
Никогда таким не занималась. Снимала, конечно, животных, но не в формате двухчасовой фотосессии, а как просто кадры для себя. Я не знала к чему готовиться.
Пришла по указанному адресу. Дом был старый, если даже не старинный. С одним парадным и с лифтом-клеткой в центре лестничной шахты. Лифта я решила избежать и поднялась пешком на пятый этаж.
Я никогда не была в коммуналках. В кино видела, но впечатления были не такие яркие. Меня встретил темный, я бы даже сказала черный общественный коридор и одна, случайно освещенная облупленная стена. Хозяйка провела меня по очень узкому и еще более черному коридору в кухню, со стенами выкрашенными темно-коричневой масляной краской. На старом деревянном окне с грязным стеклом стояло множество горшков с растениями и они были лучиков света в этом огромном мрачном помещении. Окно выходило на.. такое же окно соседнего дома, плотно зашторенное пожелтевшей марлей. Казалось, просунь в окно швабру — и можно постучать соседу в окно.
На темно-серой батарее спала черная кошка.
— Одну я уже вижу, — обрадовалась я.
— Это моя Чача. Попьем чай и я позову остальных.
— А здесь можно в обуви? — для приличия спросила я.
— Да, я не успела помыть пол, — отмахнулась она.
Я бросила взгляд на деревянный, очень заметно кривой пол, с остатками бордово-коричневой масляной краски на нем, и со стыдом подумала, что мытье ему не на секундочку не помогло бы.
Очень не люблю думать плохо о людях и их жилищах. Очень. Тем более, что сама я считаюсь неряхой и плохой хозяйкой. Но сейчас я сидела и тихонько разглядывала трагедию «коллективной безответственности».
С антресоли на меня выглянула еще одна тощая черная морда.
— О, я вижу еще одну модель.
— А, это Кисси. Моя любимица. Она из них самая активная, — весело ответила хозяйка, не отрываясь от процесса заваривания чая.
Я посмотрела на спящую на батарее кошку, сравнила с мордой на антресоли и не увидела никакой разницы. Они обе были черные.
После цветочного чая с сорокаминутным разговором о жизни и художественном образовании, хозяйка достала из холодильника подчерёвок и стала нарезать ломтиками. Кошка на батарее проснулась и издала звук заботливой курицы-квочки, с антресоли спрыгнула ее копия и молча направилась к столу. Из темного коридора послышался топот и вбежали еще двое, таких же черных и одинаковых.
Я оторопела. Четверо черных, одинаковых котов, одинаково извивались в кухне и, одинаково мурлыча, требовали одинаковых ломтиков подчерёвки. Я оторопела потому, что они не казались «совершенно разными». Скорее, с точностью до наоборот.
Я расчехлила фоторужье, и в кадре совсем уже потерялась, кто Чача и Кот, а кто их дети — Кисси и Кесси. В итоге, я научилась отличать только Кота — он был просто больше остальных, вот и все.
Да, к концу съемки, я немного наловчилась отличать их по поведению. И все же...
Выходя из коммунальной квартиры, с таракашками, от которых приходится прятать даже полотенце для рук в специальную коробочку, обвалившимся от затопления потолком и туалетом с не закрывающейся дверью, которая должна была «стильно смотреться в кадре», я заторможенно размышляла над тем, почему люди так живут. И дело ведь не в деньгах. Я знаю эту женщину уже лет 8, неоднократно слышала истории ее молодости от разных людей, я знаю о ее работе, вкусе, стиле жизни, я знаю ее кулинарные предпочтения. Но никогда не бывала у нее дома. Людям правда так комфортно? Или они просто не обращают внимания, уповаясь наличием в их жизни Чачи, Кисси, Кесси и Кота?
Я вдыхала холодный снег и пыталась понять и принять. Как и всегда я это делаю, если что-то не вписывается в мою картинку мира.
А ведь за эту съемку черные коты такое множество раз перебежали мне дорогу...
Хорошо, что я не суеверна.
воскресенье, 23 декабря 2018
На прошлой неделе умерла бабушка мужа.
Мы с его родителями 2 года за ней ухаживали, полтора года из этого времени она даже была в полном сознании. Рассказывала много о своей молодости, вскользь о войне, как встретила мужа, как они жили, работали...
В 17 лет, в начале войны, ее выслали из России в Украину с незаконченным инженерным образованием в село под Житомир. Там она должна была контролировать строительство и эксплуатацию местной железнодорожной линии, так как ЖД — стратегический объект, а по месту специалистов было мало.
В этом селе она прожила всю жизнь, встретив «своего человека» — единственного, непьющего и добродушного, бухгалтера.
У них не было никаких приключений — сын, огород и работа. Когда сын уехал в столицу они так и остались вдвоем. Как и многие родители, бабушки-дедушки остаются в селах.
Но сколько же интересного она рассказывала нам о своей работе, о путях, о том, как их строят, о том, как правильно, и почему поезда сходят с рельс! Она рассказывала о том, как пишут расписание и прокладывают рельсы, сколько весят шпалы и как чинить их зимой в 30-градусный мороз. О том, как танцевали медленные танцы в местном единственном клубе после бомбежек, как делились с коллегами одним бутербродом и огурцом на троих, когда нечего было есть, как ночью простукивали колеса отстаивающихся поездов, и зачем это нужно было делать.
И я подумала — какая же интересная у нее была жизнь!
О своих дедушках и бабушках я писала ранее. И о родителях. И все эти жизни были интересными.
Дедушка моей лучшей подруги служил на подводной лодке, а строгая пожилая университетская учительница английского языка оказалась бывшей летчицей. Подруга бальзаковского возраста, которая сейчас играет в юную девочку, оказалась трижды разведенной разработчицей ангаров. Крестная в молодости чертила канализации для военных объектов, а крестный был инструктором по альпинизму. Это потрясающе! То, что жизнь так может.
За один день нам, молодым, рассказывают концентрированную, спрессованную историю из самого главного и важного, из самых насыщенных событий и воспоминаний. И это всегда так интересно — у всех разный опыт, с разными выводами. Разные пути, дороги, решения. Разные поступки и впечатления от результатов. Разные менталитеты. Это конструктор, это калейдоскоп. И это восхитительно.
И думаешь в такие моменты — а моя жизнь какой будет? Потом, когда мне пора будет рассказывать свои воспоминания внукам. Наверняка будет тоже интересно? Я даже почти уверенна.
И подумалось, что скучных жизней не бывает. Нужно просто уметь их рассматривать. Потому, что нет одинаковых в этой мозаике. Любите ее.
О своих дедушках и бабушках я писала ранее. И о родителях. И все эти жизни были интересными.
Дедушка моей лучшей подруги служил на подводной лодке, а строгая пожилая университетская учительница английского языка оказалась бывшей летчицей. Подруга бальзаковского возраста, которая сейчас играет в юную девочку, оказалась трижды разведенной разработчицей ангаров. Крестная в молодости чертила канализации для военных объектов, а крестный был инструктором по альпинизму. Это потрясающе! То, что жизнь так может.
За один день нам, молодым, рассказывают концентрированную, спрессованную историю из самого главного и важного, из самых насыщенных событий и воспоминаний. И это всегда так интересно — у всех разный опыт, с разными выводами. Разные пути, дороги, решения. Разные поступки и впечатления от результатов. Разные менталитеты. Это конструктор, это калейдоскоп. И это восхитительно.
И думаешь в такие моменты — а моя жизнь какой будет? Потом, когда мне пора будет рассказывать свои воспоминания внукам. Наверняка будет тоже интересно? Я даже почти уверенна.
И подумалось, что скучных жизней не бывает. Нужно просто уметь их рассматривать. Потому, что нет одинаковых в этой мозаике. Любите ее.
Ветрогонский Владимир Александрович — «У стрелки» 1957
пятница, 16 ноября 2018
Укрепляла пуговицы на пальто. Получалось не очень, хотя делала это не первый раз в жизни. Может, третий. Тугая плотная тёплая ткань и звенящие пуговицы с крупными дырками. На меня нахлынули воспоминания.
Первый раз я делала это чуть более, чем 10 лет назад, очень внезапно для себя.
У нас был урок трудов в школе. Я была в 6-ом классе и наша группа девочек слушала скучную лекцию о том, как правильно подобрать иглу для шитья и какие спицы нужны для шерстяных ниток. Это был подвальный этаж и в узкие окна под потолком было видно серо-синий унылый ноябрь. На потолке гудели, мерцая, газоразрядные лампы, а учительница читала лекцию из методички, будто не имея личного опыта работы со спицами.
И тут в класс постучал, и не дожидаясь ответа, вошел он. Старшеклассник. Он был у меня на виду и в оперативной памяти сознания, так как моя лучшая подруга любила над ним пошутить в школьных коридорах. Над его внешним видом, манерой говорить. Он был голубоглазым поэтом с русыми кудрями, учился в 11-А, одевался как британский бродяга, пел под гитару песни Цоя и Высоцкого, курил траву, писал фаталистичные стихи о невзаимной любви в духе Маяковского и Блока, любил Кафку и Ремарка, и охотно посещал только предметы, связанные с литературой. Ну, как истинный поэт, конечно.
— Я слышал, у вас здесь труды для девочек, — обратился он к учительнице без приветствия, будто равный, — у меня здесь на пальто пуговица оторвалась… Я подумал, может, кто-то из Ваших хозяюшек пришьет? Полезный навык. Посмотрим, кто у Вас лучшая хозяйка. Я буду весьма признателен.
Учительница спросила кто в классе сам пришивает себе пуговицы. Я никогда этого не делала, и, видимо, остальные тоже. По классу прошел шумок нежелания, все сидели в телефонах, изображая безразличие. Я вызвалась попробовать.
У нас с ним была определенная связь. Он был лучшим другом моего предмета обожания. Он знал, что я влюблена в его друга и, с интересом блеснув глазами, галантно передал мне свое черное пальто. Загадочный, как и всегда, сказал, что запомнит меня.
И ушел.
Я пришивала пуговицу не долго. Лекция шла дальше, времени было еще много. Я подергала остальные пуговицы и решила, что лучше их укрепить. Укрепив все, перешла на декоративные, на манжеты, подрезала катышки на карманах. Просто так, от нечего делать.
И испытала такой трепет при этой процедуре, будто это пальто не друга, а именно того парня, в которого я была влюблена. Это была странная забота, очень не свойственная мне до сих пор.
Пальто, уходя с урока, я оставила трудовичке.
В конце перерыва, он позвал меня в коридор, высокопарными речами отблагодарил и не дал мне уйти, схватив меня, смущенную шестиклассницу, за руку. На виду у всех преподавателей, некоторых одноклассников и моей лучшей подруги, влюбленной в него, одинадцатиклассник поцеловал тыльную сторону моей ладони, глядя на меня из-подлобья, как соблазнитель в женских романах, и сказал:
— Я предлагаю дружить.
Это была странная сцена.
Странный парень.
Странный день, месяц, странный год. Странные приключения, мысли, поступки, тусовки. Мои странные стихи, дневники и рисунки. Это был мощный импульс в моем творческом развитии.
Нет, я не влюбилась в него. Я по-прежнему была влюблена в его лучшего друга, но друг был недостижим, высокомерен и величественен. А обкуренный поэт, по кличке «Кот» был весьма прост в доступе и загадочен в общении. Это был пугающий адреналин, которым я постоянно себя истязала для подпитки эмоциями и вдохновением. Страшно, но нужно.
Это была странная дружба, которая догнала меня неоднозначной перепиской уже на моем втором курсе, спустя 5 лет. Он знал, что у меня муж и ребенок. Он писал, что от него были бы талантливые дети, и обещал, написать обо мне стих. Он делал дерзкие комплименты и предложил мне проект по иллюстрированию его сборника стихов. Но много пил и распускал руки. Я со скандалом избавила себя от него. Один раз муж даже поговорил с ним по-мужски, при случайной встрече. На этом наше общение прекратилось окончательно. Не знаю, что с ним сейчас. Жив ли, трезв ли он, и добился ли успехов в жизни своей фаталистичной поэзией.
Из-за него, со мной не разговаривала лучшая подруга, три недели обижаясь за этот дурацкий поцелуй тыльной стороны ладони.
Многие в школе думали, что он мой брат. Так мы были похожи своей странностью. Так мне говорили. Даже некоторые преподаватели думали, что мы родня, когда видели, что мы здороваемся, как пацаны — пожимая руки. Говорили, что у нас похожие глаза, стиль общения, стихи, улыбки, почерк.
А я так его боялась! На самом-то деле.
Я чувствовала его как спящий вулкан, видела скрытую угрозу в этих глазах, которые смотрели сквозь меня. Он смотрел на меня не проницательно, а будто меня нет. Будто он говорил с пустым местом, будто я его воображаемый друг. У него был взгляд слепого человека. Он мог внезапно отвернуться и говорить в сторону, будто уже не мне, не изменяя темы разговора. И это было дико страшно.
В нашей дальнейшей переписке выяснилось, что это был результат регулярного употребления травы.
Школьные годы — такие странные.
С ним у меня произошла масса странных историй, он ставил меня в неловкие положения, извинялся передо мной, стоя на коленях, на глазах у всей школы, или кричал мне в след песни посреди школьного двора... По-сути, это было самое интересное в школе, но такое дурацкое… И я сейчас понимаю, что это была опасная, сомнительная «дружба» с разницей в 4 года.
А ведь все началось с этой пуговицы.
Почему я тогда согласилась пришивать пуговицу какому-то парню, хотя не умела этого совершенно?
А сейчас, себе самой, и мужу, я это делаю менее качественно.
Странно это.
вторник, 30 октября 2018
Я считаю, что по жизни у меня было много друзей. Смешно так говорить, учитывая мой возраст. И все же, есть те, с которыми я вместе уже 17 лет.
На разных этапах жизни меня поддерживали и сопровождали разные люди. Которые сформировали костяк моего мировоззрения. Я, будучи по природе скрытной, могла доверить свои глубинные душевные секреты — всем. По-сути, я ничего не оставляла себе, и считала, что секретов у меня нет, пока мне не стукнуло 15.
Своим двоим лучшим подругам школьных лет я могла рассказать всё, пока не встретила своего будущего мужа. Одна любила говорить о душевном, о культуре, искусстве, политике. И честно заявляла, что ОН ей не нравится. И я старалась не говорить о нём. Ясное дело, скрывала от нее и интим, и беременность максимально долго. Ведь она и так его на дух не переносила.
Мы до сих пор поддерживаем контакт в скудных редких переписках. Но я родила в 17, а она уехала учиться искусству в Польшу. Наши пути разошлись, хотя она за меня рада и переодически интересуется, как у нас дела, как малыш. Спустя 5 лет обучения, она вернулась в наш родной город, но мы так до сих пор и не виделись. Хотя я отдаю себе отчет в том, что это была моя первая любовь, в каком-то смысле, пример для подражания, я старалась во всем ей угодить. Но мы, все равно, рассыпались.
Вторая подруга, которая и познакомила меня с будующим мужем, любила поболтать об отношениях, пообсуждать эротические книжки и сны, посудачить о мальчишках и всё в этом роде. Она первой узнала о беременности, она прикрывала нас от учитилей и верно хранила этот секрет, она была со мной все те 5 лет, пока мы учились в университетах, приходила понянчить моего сына, одаривала его крутыми игрушками, обижалась, что мы не предложили ей стать крестной, и я понимала, что все равно не могу рассказывать ей всего — многое, что не касалось отношений было ей просто не интересно, а говорить о своих семейных делах в полной степени — я не могла. Например, я не могла жаловаться ей на мужа, которого она мне и нашла.
А потом... Она уехала в Канаду на магистратуру и поиски своих удачных отношений. Нельзя ее за это осуждать, но когда я начала считать все ее канадские попытки с парнями, о которых она рассказывала, мне стало немного страшно и дурно — можно солить кавалеров в банке. Слишком много.
Мы общаемся очень редко, и не смотря на теплые ранее чувства к ней, не смотря на благодарность за то, что свела меня с моим мужем и поддерживала все эти годы, я понимаю — мы с ней настолько дико разные! что кроме парней и секса обсуждать просто нечего. И это меня удручает, и ранит. И я ограничиваю наше общение, чтобы не расстроиться сильней, лелея воспоминания о нашей школьной девичьей дружбе, когда мы еще не говорили «про это».
Мой муж стал для меня на долгое время человеком, которому можно рассказать все. Поистине все. У нас даже был акт обмена секретами — вещами, которых якобы вообще никто не знал. Для укрепления дружеских уз.
Я до сих пор могу рассказывать ему о своих самых жутких страхах и тревогах, а он может спрашивать меня о моральных сторонах своих рабочих договоров и что-то в этом роде. Но, когда мы переживали «кризис трех лет» (на тот момент мы были уже год в браке), в моей жизни появился еще один человек. Который попал в ранг «друга» за одну неделю. Побил все рекорды по качеству взаимопонимания и моральному комфорту.
И тогда я перестала рассказывать мужу все. В первую очередь, ему нельзя было знать все об этом же «друге».
Но об этом позже.
В университете я встретила ЕЕ — старосту. Это надежный друг, который аккуратно вправляет мозги и организовывает досуг как бизнес план. Мы дружим уже шестой год, и когда, оставаясь друг у друга с ночевкой, решали устроить «ночь правды» — быстро приходили к выводу, что это нам ни к чему. Мы и без того без проблем делимся всяческими фактами нашей жизни, «секретами» и мыслями.
Мы могли бы обсуждать всё, но зачем. Если есть более интересные темы. Мы можем обсуждать психологию и мотивы поступков людей, я вврегла ее в соционику, мы можем анализировать политические и исторические действия. Конечно, искусство и выставки — ведь это наша специальность, на почве которой мы и познакомились. Мы иногда говорим об отношениях, но за все шесть лет вряд ли удастся наскрести более 2-ух часов разговорров «об этом». Не потому, что мы стесняемся, или секретничаем, а именно потому, что есть темы поинтереснее.
Она знает моего мужа, и относиться к нему весьма противоречиво — уважает, как моего супруга, но говорит «убила бы», если бы познакомилась с ним отдельно без меня — уж слишком он занудный и придирчивый в спорах, материалист и капиталист.
И вот, когда я в очередной раз задумалась над тем, что я могу рассказать ей всё — снова появляется в жизни тот самый друг, наличие отношений с которым я, неожиданно для себя, начала скрывать от мужа.
Я попыталась ей рассказать, когда меня накрыло эйфорией, и столкнулась с нотками неодобрения. И это правильно! Это нельзя одобрять. Но тут я вдруг поняла — нет того человека, больше, в моей жизни, кому можно было бы знать всё. У меня появились секреты. Ото всех. Сначала один, а дальше будет снежный ком, я знаю как это бывает.
Я влюбилась. Когда был тот самый «кризис трех лет». Это знакомство могло оказаться совершенно случайным и мимолетным, если бы не такое идеальное взаимопонимание — мы схватывали друг друга на лету, с полуслова, можно сказать «читали мысли». Его забота и подача информации казались мне идеальными, и я начала искренне жалеть, что не встретила его на 3 года раньше.
Мы переписывались каждый день, о самом сердечном (кроме отношений друг к другу), он поделился со мной своей поэзией, я показала свои зарисовки событий и цитат из дневника. Мы часто гуляли вместе, он был влюблен в нашего годовалого, на тот момент, малыша, нянчил его лучше, чем я сама. Он приходил как только я предлагала встретиться, и откликался на любую просьбу.
А в какой-то момент, когда он выразил радость нашей дружбе, я вдруг ощутила в себе чувсьво, будто это наша последняя встреча и сказала с горечью:
— Это ты сейчас говоришь — взаимопонимание, дружба навеки, а потом — бросишь нас и будешь жить своей жизнью, как и все. Так всегда — хорошие друзья исчезают.
Мы не общались 4 года. Так стали звезды, что он устраивал свою жизнь, переезжал с корнями в столицу, устраивался на серьезную работу, искал съемную квартиру, якобы не хватало времени для встреч. А потом и для переписок.
Меня рвало и метало изнутри, мне очень не хватало дозы нашего былого общения. Это была самая настоящая ломка. Я говорила мужу, что влюбилась, он не говорил, что сам чувствует по этому поводу, лишь утешал, говоря, что все пройдет, что верит в меня, ведь знает, что он сам — вне конкуренции. Тогда у мужа появилась расхожий тезис:
— Если ты встретишь кого-то, кто будет лучше меня, и я увижу, что он может сделать тебя счастливой — я тебя обязательно отпущу.
Он повторял это так часто, что мне вдруг этого захотелось.
И вот спустя 4 года, я встречаю того самого друга. Уже с остывшими чувствами и полной уверенностью — эта вспышка не повториться. Я же уже совсем другая и взрослая. Я же уже все понимаю. Я же уже настолько верю в непоколебимое превосходство своего супруга надо всеми, что ничего не сможет пошатнуть эту мою веру и затмить единственного мужчину в моей жизни.
Но.
У нас происходит несколько относительно случайных встречь, душевных разговоров под звездами, мы случайно сталкиваемся на набережной вечером после работы, мы почти случайно ночуем в одной палатке, и я уже потеряв голову, признаюсь ему, что он мне раньше нравился. В прошедшем времени. Он делает вид, что не расслышал. И я благодарна, что мы более не трогаем эту тему. С гордостью думаю — теперь я смогу рассказывать мужу всё, ведь больше нечего боятся, мы просто друзья, я больше не влюблена!
Все накатывает снова и снова.
Мы ходим гулять. Я делаю вид, что случайно была неподалеку. Я задерживаюсь на наших прогулках до последней маршрутки. Я боюсь перебегать дорогу, не держась за руку, мне часто холодно и это все предлоги, чтобы обняться, чтобы прикоснуться.
Я встерчаю его под офисом, мы собираемся идти в театр и ходим посмотреть на светящуюся лестницу в старой части города в звездных сумерках. Я помогаю ему найти уверенность в себе, чтобы встретить «ту самую», а сама внутренне рыдаю «это же я та самая! это же я!».
Мы вместе ходим в лес с ночевками у костра, и хотя в компании еще достаточно людей, я понимаю, что больше никого нет — мы вдвоем. Мы сидим у костра под одним пледом и молча держимся за руки, тайком, чтобы никто не заметил. Для этого и нужен плед — чтобы скрыть наш уже не дружеский криминал.
И на этом вся близость, но я понимаю:
Об этом я уже никому не могу рассказать.
Он сказал мне, что ему не хватает друга, которому он сможет рассказать всё.
Мне ты можешь рассказать всё. А вот я тебе нет.
Мне можно рассказывать о всех своих бывших, настоящих и будующих, о своих кризисах, апатиях и болезнях. И я всё выдержу потому, что так мне и надо. Но я не смогу рассказать тебе о ссорах с мужем, о наших внутренних проблемах, об упреках его семьи, о финансовых трудностх, о том, что я снова и снова хочу соприкасаться руками.
Потому, что это будет неправильно.
У меня больше нет таких друзей. Потому, что я могу всем рассказать обо всём. Кроме тебя самого и наших рук под пледом.
Пора с этим заканчивать.
понедельник, 24 сентября 2018
24 сентября
Сегодня я решила стать художником.
Я решала это каждый день своей жизни с тех пор, как научилась думать, я получила художественное образование, и работаю по специальности в таком количестве, как никто другой из моих знакомых, но никогда не считала себя по-истине художником. Иллюстратором, который обрисовывает чужие сюжеты, копировальной машиной, репродуктором, подражателем. Но никак не художником. Я вдруг поняла вчера ночью, что во мне нет ничего своего.
И я решила стать художником.
Сегодня, видимо, ощущая, особое единство с родителями, чувствуя их поддержку, я впервые подумала, что, может они и рады за меня, наблюдая сверху.
Впервые спустя 7 лет, я подумала о том, что они наблюдают именно сверху, и что, наверное, все у меня хорошо в их глазах, я становлюсь собой, наконец, и, почему-то, только сейчас. Начинаю принимать, выключая аналитику и призмы общественности, через которые обычно думаю о себе.
Подумала о том, что может вся погода не просто так. 7 лет назад в этот день было солнечно и жарко, и совершенно не ощущалось, не предвещалось никаких потенциальных аварий в воздухе. Не было никаких знамений и аур. Вибраций, вещих снов. Ничего.
Но, все равно, это случилось.
И я еще много лет спустя думала, как же так, почему я ничего не почувствовала, я же такая… Восприимчивая? Нет.
Не восприимчивая.
Сегодня, в этот же день, в 7 лет без папы и мамы, ветрено и идет ливень, опадают листья, и яблоки, падая, избивают черепичную крышу дома, который я только начинаю ощущать своим. Сентябрь подходит к концу, а я впервые в жизни к этому времени года еще не потеряла голову и не приобрела осеннюю тревожность.
Напротив — преобрела весеннюю эйфорию.
У меня попрежнему нет работы, уже 4 месяца. У меня больше нет учебы, я редко встречаюсь с друзьями, редко выхожу из дома, и не очень справляюсь с обязанностями хорошей матери. Все очень серединка на половинку, кажется даже, хуже чем в предыдущие годы состоянием на этот же день — 24-ое сентября.
Но мне, впервые в жизни, плевать. Настолько плевать как оно там всё.
Потому что мне… хорошо?
Мне, как будто, впервые в жизни хорошо.
Я как будто никогда раньше не была счастлива.
Наверное, я расту. Наверное, я наконец, дома. Наконец нашла место комфорта и становлюсь собой, пускаю корни и раскрываюсь.
Я наконец подумала, что родители гордились бы мной. А не осуждали бы за глупость поспешных выводов и подростковые импульсивные поступки. Беременность в 17. Ранний брак, мягкотелость и безхребетное согласие со всеми советующими. Впервые.
Я впервые бездумно взяла акварель, потому, что просто захотела.
И решила получить от нее удовольствие, а не шедевр.
Я впервые, и наконец, убрала в долгий ящик всяческие ожидания. Не завышенные, а вообще все.
И решила ничего не представлять. А просто попробовать получить удовольствие от процесса, от жизни, от брызгов краски, от грязных рук, испорченного холста, мрачной погоды, от жизни, в конце концов.
Почему только сейчас?
Где я была раньше?
Новый виток в жизни.
Художник — Бато Дугаржапов
пятница, 27 июля 2018
Я из простой семьи.
Как оказалось.
Лет до 15-и вообще об этом не задумывалась, хотя было много не соответствий идиллическим картинкам, но потом нагрянуло нежданное сравнение, и выяснилось, что я — из простой семьи. Ну, типа очень простой.
Родители были архитекторами. Познакомились они на последнем курсе моей мамы (она была старше папы на год и помогала младшекурсникам писать дипломные работы — он был одним из этих младшекурсников, поступивших после армии). Мама, имея красный диплом, половину семейной жизни провела в декрете, потеряв после рождения двоих детей свою спортивную форму фигуристки, здоровье в целом, ну и былую легкость характера. Она была слишком ответственной и все воспринимала слишком серьезно, из-за чего пыталась контролировать все и всех, требуя такой же ответственности от окружающих, что порой доходило до определенной властности. При этом у меня никогда не проверяли домашнее задание (если, конечно, я сама не хотела похвастаться своими гениальными сочинениями), не подслушивали телефонные разговоры, как было у некоторых моих подруг, — мне полностью доверяли при условии выполнения заранее установленных мамой правил. И я эти правила не нарушала, до 15-и лет будучи мега-послушным ребенком, каких поискать нужно. Мне говорили, что я могу попробовать курить, могу пробовать алкоголь, если захочу — и я, по-сути, не пила до 19 лет, а курить не пробовала вообще. Меня всегда щедро хвалили за достижения и ограждали от потенциальных опасностей, растили как цветочек в теплице, снабжая при этом удобной для меня дозой свободы. Практически всю эту политику воспитания выстроила мама, а папа ее поддерживал.
У моей мамы было одно важное для моей внутренней уверенности качество — она спрашивала мое мнение. Почти всегда. Как поступить, как ответить человеку, который не нравится, как реагировать, если тебя обидели, вывели из себя. Как устроиться на работу после десятилетнего декрета?! Порой она спрашивала о таких вещах, о которых мне, как ребенку нечего было сказать, но это заставляло думать. И я давала советы, с каждым разом все лучше. И ей было приятно, что мы подружки. И мне было приятно, что мое мнение важное для взрослых и опытных людей.
Не знаю, в серьез ли она задавала мне эти вопросы, но это точно взрастило во мне определенную предприимчивость и участливость.
В последний год перед аварией мама решила завязать с архитектурой, как таковой, и переквалифицироваться в дизайнера интерьеров, и имела успех на пути обучения. Но карьера прервалась, так и не начавшись. В одну фатальную поездку на дачу.
Папа был вдумчивым и юморным романтиком, Художником-пейзажистом с большой буквы (писал великолепные миниатюры маслом и акварелью за 15-20 минут в манере импресиионизма), он умел и любил отрываться, дурачиться, но и к работе относился с уважением. Играл на гитаре романсы, а иногда и дворовые босяцкие песни, сам делал вино из дачного винограда, весь ремонт в квартире — в том числе проводку, сантехнику и обкладывание стен плиткой — делал сам, своими руками. Сам спроектировал нам дачный дом, сам выкопал яму под фундамент, сам мастерил опалубку, сам заливал бетон, сам выкладывал печь (и мы со старшим братом помогали затирать в ней швы) и проводил сантехнику, сам сделал дубовый стол, красил и вскрывал его лаком. Сам. Все сам. С ненавязчивым привлечением к трудолюбию своих детей. И ему это нравилось, я это точно помню. Он почти никогда не заставлял — заинтересовывал, интриговал и выдерживал загадочные паузы, завлекая узнать, что же дальше, чем же все должно закончиться. Он привносил сказку в рутину и был самым уютным отцом, из всех, кого я видела. Иногда лепил из глины смешных существ, которых называл «эдзыками» и показывал мне слайды из их с мамой молодости — старая Рига, старый Питер, увлечение фотографией, университетская практика на море, и археологические раскопки в Херсонесе.
Он только один раз наказывал меня физически — пару раз хмуро и не сильно ударил по нужному месту, когда я проколола велосипедные шины брату из зависти (ведь у него был и компьютер, и велосипед, а мне на такие пожелания отвечали «ты еще маленькая», хотя, как выяснилось годами позднее — дело было в финансовом положении). Помню, когда он сказал, что будет бить, я приготовилась к худшему, а в процессе наказания сама внутренне удивилась «и это все? это же совсем не больно». Ремнем меня не били никогда. И на гречку не ставили. И в углу я не была. Мне мягко говорили «не делай, нельзя» — и я не делала, даже не задаваясь вопросом — почему.
Я понимаю, что со своим ребенком я куда более строга, чем родители были со мной. И мой муж — куда более строгий отец, чем я — мать. И порой мне кажется, что нам нечем крыть — мы не такие «прикольные» родители, какими были мои.
Мой брат старше меня на 7 с половиной лет. Эта разница всегда (и до сих пор) казалась мне слишком большой для совсем дружеских отношений. Мама рассказала, что когда я родилась он очень меня не любил — я отобрала у него все внимание родителей, и пожалуй, я с этим соглашусь, уверена что так и было.
Говорили, что в детстве он был очень болезненным, плаксивым и обидчивым, вялым, медленным ребенком. На всех детских фотографиях он дико худой с животом-барабаном и несчастным, заплаканным лицом. До моего рождения он переболел всем, чем можно — ветрянкой, желтухой, краснухой, несколькими воспалениями легких, а 1-ого сентября в первом классе во время линейки он поскользнулся на каштане и получил сотрясение мозга — как последствие частые головные боли на всю жизнь и кровь из носа в каждый пасмурный день. Учиться он не любил и не хотел — было скучно, и не понятно зачем это все. Учителя говорили о нем: «может, но не хочет, способный, но ленивый».
И тут появляюсь я — здоровая, румяная, кровь с молоком, с невероятным иммунитетом, улыбчивая, послушная, резвая, коммуникабельная (но в школе меня сломали и я стала обидчивой серой мышью).
Когда мне было около 5-и лет, я обладала обаятельной смекалкой и хитростью. Я шкодила по мелочам и знала все места, где прячут конфеты. Но поймать меня на горячем не удавалось. Брат наоборот был достаточно прозрачным, но неприветливым. И я помню, как ему говорили «Вот она точно в жизни пробьется со своей хитростью, учись у сестры.» (И вот это сравнение, конечно было не лучшей почвой для налаживания отношений брата и сестры.)
Я не помню, чтобы он относился ко мне плохо, у нас были непонятки и конфликты, как, наверное, и у любых сестер и братьев. Но я-то всегда его любила. Он стал для меня авторитетом еще до того, как мы окончательно поладили.
После 12 лет меня стали скидывать на него, мол погуляй с сестрой. Я стала бывать в его компании, с его друзьями-велосипедистом (которые очень даже меня сюсюкали и защищали от критики и троллинга родного брата). Они увлекались триалом, ездили на турниры. После 19 лет добавились сноуборды. Он всегда рисовал (что не удивительно, учитывая наши архитектурные гены), но учиться пошел в сферу IT технологий. Он закончил 4 года художественной школы, потом сам стал учить 3D, пытался присадить меня. Мы играли в одни игры, по его наводкам я читала книги о Востоке, о Энергии, всяческих «практиках» и осознаваемых снах, и все вот это вот (даже если относилась к этому скептически). Это явно добавило пару камешков в копилочку формирования моего мировосприятия.
Я училась рисовать по его рисункам (а это, в основном были монстры, машины, оружие и шаржы на учителей). Учитывая тематику рисунков брата и любовь к року — в младших классах все мальчики были моими друзьями. Потому, что я выбирала не розовую барби, а трансформеров и рисовала им машинки на заказ.
Когда мне было 12 лет, мой брат уже год как работал (самое смешное, что работал он не по специальности, а по призванию — делал модели персонажей и локации для компьютерных игр), На 8-ое марта он подарил мне компьюер. Первый, лично мой, с каким-то шикарным по тем временам экраном. А через год — тоже на 8-ое марта он подарил мне графический планшет. Очень крутой по тем временам, и очень удобный и сейчас (даже не смотря на снятие с производства). Это определило мою судьбу (да, завеса моей таинственной деятельности приоткрыта — я иллюстратор в технике digital art).
Сейчас он часто дает мне советы по рисованию, по программам. Иногда даже спрашивает советов у меня. Анализирует мои работы, и напечатанную продукцию. Раньше много критиковал, потом много хотел поправить, сейчас в основном восхищается.
И это ужасно приятно, что я стала немножко авторитетом для одного из своих первых авторитетов в жизни.
Но это все я начала понимать уже потом. Через много лет. А если быть точнее — практически сейчас. Уже во взрослом возрасте, отрастив себе определенную дерзость и здравомыслие я стала понимать, что у меня была классная семья.
Почему это произошло только сейчас, читайте далее.
Папина мама, одна из моих бабушек, живет очень далеко от нас, в селе, где отец провел юность до армии. Она всю жизнь и до недавних пор (а ей в этом году исполнилось 88) работала библиотекарем в тех городах, где их семье приходилось жить. Она всегда была очень собранной спокойной, и даже манера ее речи звучит будто инструкция. Ее коронные фразы в любой непонятной ситуации: «У меня для тебя есть дело.» и «Все будет хорошо». Она очень трудолюбива в хозяйстве и обладает холодным умом, аналитическим образом мышления и ко всему, сколько я ее помню, подходит очень взвешенно и рационально. (Более рациональных бабушек я не видела.) По нашим современным меркам ее можно назвать.. Четкой.
Ее мужа — дедушку по папиной линии, я никогда не видела — он умер (на сколько я знаю — от ветрянки), когда моему папе было 14 лет. Он был военным врачем, и по этой причине их семья регулярно и часто путешествовала по многочисленным военным городкам бывшего Советского Союза (преимущественно — северная и восточная части России). В детстве меня сильно впечатлила история о том, что когда моему папе было 2 месяца (а это было начала марта) их семью как раз перенаправили в другой военный городок, в другой части России, и военный врач Лаврентий со смиренно-стоической женой Александрой 13 дней тряслись в поезде через всю заснеженную мартовскую Россию с двумя сыновьями на руках — 5-и лет и 2 месяцев от роду.
Когда дедушка Лаврик умер, бабушка Соня с двумя сыновьями-подростками осела в одном украинском селе — на своей родине.
Родители моей мамы еще проще. Мамин отец окончил 7 классов в сельской школе, после чего сразу же отправился в армию, конечно же, добровольно. Служил он очень долго в моем понимании службы, был направлен радистом на территорию пост-военной Германии, где провел еще года три. Но когда вернулся по окончанию срока службы домой, перед ним встал выбор — пойти доучиться начатому ремеслу, повышать свою квалификацию и стать высококлассным связистом с вытекающими из этого последствиями типа высокой зарплаты и ранней пенсии, или — идти работать, где придется. И он пошел работать на завод жестянщиком потому, что ему не понравилась форма в Киевском военном инженерном училище связи. Мол, пять лет в такой некрасивой форме ходить — осадок на всю жизнь.
В итоге, он всю жизнь до самой пенсии работал жестянщиком на заводах (делал вытяжки и трубы, колодцы, каркасы, крыши на дачах у начальников) — парализовал себе три пальца на правой руке, попав ладонью в станок, и ослепил левый глаз, попавшей в него искрой от сварки. (Хотя даже не смотря на это он всегда был и остается нестареющим голивудским красавцем, неугомонным инициатором всяческих активных бытовых действий и неутомимым обаятельным позитивистом. До 70-и лет кондукторы называли его «молодым человек» и очень удивлялись пенсионному удостоверению.) Сейчас ему 85, он плохо слышит на одно ухо и очень громко говорит — профессиональная травма после шумной работы в цеху. У него уже 45 лет диабет и он по-детски наивен.
Но он был моим лучшим другом детства, который разрешал все и знал все анекдоты в мире.
Его жена, мама моей мамы, моя бабушка была бухгалтером, хотя начинала с маляра. (Я, честно, так и не поняла, как произошла эта смена профессий.) Она (как и моя мама в итоге) была всегда серьезной и сверх-ответственной. Она родилась во время войны в многодетной семье, была предпоследней из 5-и дочерей, и часто рассказывала мне, как после войны они учились писать на полях газет потому, что тетрадей не было, и ходили в школу в разные дни по-очереди, потому, что была одна пара галош на всех сестер.
Видимо, самым странным и не поддающимся логике поступком в ее жизни было знакомство с дедушкой — они встретились на дискотеке. Дедушка только вернулся со службы и решил зайти потанцевать на столичную дискотеку. А бабушку туда затянули подруги-маляры. Они протанцевали весь вечер, но бабушке нужно было бежать — в этот день к ней из села приезжала мама, ее нужно было встретить с сумками на вокзале. И дедушка, как истинный неунывающий рыцарь решил поехать встретить будущую свекровь, в первый же день знакомства с будущей женой. Не буду утверждать, но заявление они подали очень быстро — кажется, в течении месяца.
Бабушка была единственным человеком, который всегда видел мои шкоды, даже тогда, когда я еще не успела их натворить. Она видела меня насквозь, журила, бурчала, но все равно баловала варениками с вишнями, дранками и конфетами, конфетами, конфетами. Она нянчила меня почти до 13 лет — забирая со школы, выгуливая после уроков во дворе, а в детском саду шила мне игрушки из своих старых, съеденных молью шуб, которые уже нельзя было реанимировать.
Этим летом она умерла. Еще даже не прошло 40 дней. Ее сильно подкосила гибель моих родителей, и это понятно. В течении года после их гибели у нее стали отказывать ноги. За последние пару лет она практически утратила речь. Инсульт зафиксирован не был, но видно, что это были его последствия.
У меня, конечно, есть дяди и тети, двоюродные братья и сестры, близкие и дальние. Но нет в моей семье ни одного ученого, нет преподавателей, все корни — в селе, и часть родственников, которая живет в других городах всю жизнь выказывала свои комплексы чем-то вроде «ну да, это же у вас там в столице, ну да, это у вас там полно работы, а у нас тут вот живут совсем по-другому, это у вас там все есть, а у нас здесь — реальная жизнь».
В моем детстве у меня было не много игрушек, я получала далеко не все, чего мне хотелось, и не все, что было у моих одноклассников. Даже школьную форму мы не покупали — мама перешивала ее сама из своих юбок и жилетов годов своего техникума, за что мне приходилось терпеть насмешки некоторых модниц и быть посмешищем на линейке, когда тупая заучка вывела меня в центр и обсмеяла юбку со словами «что за убежище? твои родители не могут купить тебе нормальную форму»?
У всех детей в классе были молоденькие и стройненькие мамы, так как в общем и целом — все были первыми, а часто и единственными детьми в семье и в моду тогда как раз входил фитнес. У многих появились телефоны раньше, чем у меня, были дети, которым в школу давали бутерброды с красной рыбой. Было много поводов чувствовать себя не такой модной, не такой прикольной как все. Моя мама не была в теме трендов и молоденькие мамочки (какой я сейчас являюсь сама) держались от нее в стороне. А папе никогда не приходилось разбираться с моими обидчиками, как другим папам (потому, что я не просила, стараясь во всем разобраться самостоятельно).
И это я все к чему?
Когда я попала в семью будущего мужа, я испытала целую волну неловкости и тонну стыда от того, что почти все члены его семьи — кандидаты, или даже доктора наук. Все работали, или хотя бы бывали в Киевском Научно-исследовательском институте, родной папа — работает в серьезной IT компании в Англии, отчим — заведующий кафедры менеджмента в приличном столичном ВУЗе, дедушка — работает в Польше, подготавливая спортсменов к Олимпиаде по собственным методикам спортивного дыхания; мама — помешанная на стиле и красоте (и людей, и вещей, и домов), инициативная, с интересной и сложной жизнью, свежая и ухоженная после всех взлетов и падений, женщина с утонченной фигурой, бывшая когда-то фитнесс-тренером, написавшая кандидатскую в сфере менеджмента в спорте и имевшая свой бензиновый бизнес; бабушка — врач-реабилитолог, сестра — тоже реабилитолог, большинство друзей семьи — в этой же степи… Даже те в семье, кто ничего не достиг, вели себя так, словно над ними тоже ореол сногсшибательного успеха и умопомрачительной интелектуальности, навеянный остальными учеными умами семьи. В их семье нормально пренебрежительно говорить о «примитивных» людях и делить на категории «благородных» и «плебеев», уничижительно отзываться о тех, кто допускает ошибки в разговорной речи, обсуждать кто как одевается, у кого сумка из ненатуральной кожи, или бижутерия, вместо настоящих драг.металлов, высокопарно рассуждать о правильном питании и высмеивать сельскую кухню и советские блюда за нездоровость майонезов и продуктов, которые запрещено сочетать. Разговоры о благородстве, попытки стать дворянством, и конечно же, поклонение всему, что связано с научной деятельностью. Один из критериев оценки человека, это: «ты знаешь, какая у него должность? да он такими людьми руководит, что тебе и не снилось! большой человек», ну или классическое «они по таким курортам ездят!», «выглядит благородно, как настоящий дворянин». И когда я это все ощутила вокруг себя, я поняла, что я здесь совсем лишняя.
Я — сирота, с опекуном дедушкой-жестянщиком глухим на одно ухо и хмурой, ворчливой бабушкой, которая не ходит. С некоммуникабильным вспыльчивым братом индивидуалистом, который съехал на съемную квартиру, чтобы его не заставляли есть то, чего он не хочет. Со странными родственниками из села, которые оценивали качественность моего будущего мужа по тому, как он пьет водку и не пьянеет. Серая мышь, с неуложенными крашенными рыжими волосами, сережками-бижутерией, у которой нет вкуса, которая живет в комнате с советскими обоями. Замкнутая и перепуганная школьница с грудой комплексов во внешности, которая умеет только рисовать в углу класса за занавеской на подоконнике. Отличница, которая ставит лишние запятые, и делает ударения не в тех местах. Подросток, не знающий светского этикета, ничего о спорте и здоров питании, не признающий настоящего золота и натуральной кожи. Апатичная девочка, родители которой погибли в «Таврии» по пути на недостроенную дачу.
А потом, представьте, эта неблагородная неумеха, недотепа, и серая мышь… еще и беременеет в 17 лет.
Представьте, сколько всего свалилось на моего мужа. Сколько грязи на него вылила его ученая семья. ЕГО семья. Как они затряслись, что мой дедушка подаст на него в суд. Мой наивный, веселый, глуховатый дедушка. И в то время, как ученый польский дед моего мужа говорил «внук, делай ей аборт, пока не поздно», мой «сельский» неунывающий дедуля-жестянщик лишь растерянно вздохнул и сказал «Я знал что доживу до правнуков, но не думал что так рано. Ну что ж, жизнь продолжается. Не вздумай делать никаких абортов, ты что! Это же убийство, Боже упаси! Надо жениться. Он парень вроде хороший, - и немного повеселев, добавил, - Буду правнука нянчить, куда ж я денусь.»
Представьте, сколько раз мы слышали от ученой семьи, что мой муж дурак, что он испортил себе жизнь (о моей жизни волновалась только свекровь, для остальной их родни я была просто безымянным приложением, усугубившим обстоятельства), что у нас ничего не выйдет, что мы не справимся с ребенком, что мы ничего не достигнем в жизни, что мы повесим ребенка на свекровь и не будем им заниматься и т.д. Эти комментарии жгли меня изнутри настолько, что из неуверенной и серой я стала озлобленной и откровенно чернеющей. Это я-то на кого-то повешу своего ребенка? Да хрен вам — ни к кому не подпущу. Это мы-то ничего не достигнем? Да идите вы все знаете куда?
Я ни с кем не ссорилась. Только молча внутренне очень не любила их всех, тем, кто так говорил (справедливости ради, стоит заметить, что свекровь была на нашей стороне и всячески пыталась выбелить репутацию сына, который сразу же скатился на дно мира в глазах своей родни). Очень жаль было, что из-за такой, вообще-то обычной, достаточно житейской ситуации вся семья была будто готова отказаться от своей кровинушки и его будущего чада. Был любимым внуком польского деда, а в одно мгновение превратился в неосмотрительного дурака и персону нон грата.
И в то время, как ученая семья с одной стороны следила за каждым зубом и первым шагом моего ребенка, придиралась к его задержкам речи, картавой букве «р» и ошибкам в падежах и склонениях, и давала миллион советов к каким специалистам нужно обратиться «пока не поздно», с другой стороны — мой дедушка (самостоятельно ухаживая за неходячей бабушкой) просил, чтобы мы привезли ему понянчить правнука на пару дней, а мой брат — покупал племяннику самые красивые книжки и самые толковые развивающие игрушки.
И как странно потом было видеть, когда я заканчивала университет, и находила первые заказы, а муж на заработанные деньги финансировал производство парусных катамаранов и возил нас с ребенком на море на этих же парусных, и по-сути, наших катамаранах, — как вдруг все стали тянутся к нам и говорить «ой как у вас все классно, ой какая ты красивая, так похорошела, а какокой чудесный малышь у вас, и вообще — вы такие молодцы». Будто все забыли, что говорили раньше. Хорошо хоть никто не осмелился сказать «а я вот знал, что у вас все будет хорошо». Никто сейчас просто не вспоминает о том, как обливали грязью моего мужа, когда он готовился стать отцом в 21 год.
Только я вспоминаю. И каждый раз становиться горько и тошно от этого. Противно, что люди такие. Противно, что я сделалась такой злопамятной и циничной от этих обстоятельств. Чувство, что я прогнила от этой борьбы.
И я сама паршивая и мерзкая тем, что стыдилась своей семьи, своих не богатых и не стильных родителей, свою не стройную и не юную маму, своего нелюдимого и конфликтного, но такого заботливого брата, своего наивного, но добросердечного дедулю, и бабушку, перед которой, на самом деле была так виновата тем, что злилась на ее опеку, на ее подозрительность и ворчливость, которые на самом деле были лишь способами меня защитить… защитить от чего-то подобного, вроде беременности в 16 лет.
У меня была классная семья. На самом-то деле. И мне дико стыдно за то, что я хотела их спрятать потому, что они не богатые, не модные, не прикольные и говорят иногда на суржике. Стыдно стыдиться своей семьи. И очень больно, и вдвойне трагично осозновать это тогда, когда большей части семьи уже нет…
пятница, 13 июля 2018
Бывают дни, когда ты что-то задумал, но вселенная кричит тебе о том, что не стоит этого делать.
Бывают дни, когда вопреки подножкам вселенной я, как тупой баран, настойчиво пытаюсь довести задуманное до конца.
Позавчера у меня не оставалось выбора. Друзья, у которых в саду целая абрикосовая роща, в этом году страдают от обильного урожая абрикосов. Поделились они со мной почти 10-ты килограммами, так как сами уже смотреть на них не могут и варенье закатывать просто некуда.
Я принципиально не варю варенье/повидло/конфетюр, так как вся семья (и я) хотим его только в процессе готовки, а зимой открываем банку, делаем по бутербродику и ждём, пока вся банка испортиться.
Компоты никто не пьёт, 10 кило так просто не съешь.
И я нацелилась на слоеный пирог с абрикосами.
В силу ночного более дешевого тарифа на электроэнергию, я взялась за выпечку после полуночи, уже желая уснуть лицом в тесто. Ну так у нас принято. Пожалуй, это была моя первая ошибка на этом скользком абрикосовом пути.
И тут вселенная начала намекать:
Для начала, я заготовила слоеное тесто и не смогла добраться до скалки — шкафчик с кухонной утварью заклинило. Подходящих бутылок не оказалось рядом, и я раскатывала тесто трубкой из-под кухонной фольги. В итоге, задумавшись о бытие, построила пирог по конфигурации тертого.
Так как живем мы вместе со свекрами, на кухонном столе периодически встречаются левые предметы и посуда никак со мной не связанная — выкладывая тесто на протвень, я задеваю ручку кастрюльки, котора стояла рядом на откисании (уж не знаю после чего). Откисшая водица выливается в протвень. Я чищу от неё тесто, мою протвень, злюсь и проделываю процедуру заново. После, я осознаю, что забыла предварительно смазать его маслом. А тесто на мокреньком деке уже пустило корни и я не могу отскрести его обратно, не порвав.
Я, скрипя зубами, выкладываю начинку на тесто с кривыми краями и бурчу, что меня не остановить.
Тем временем включаю духовку на разогрев. Зачем-то тру часть теста над начинкой пирога, забыв, что хотела сделать слоёный, а делаю уже какой-то гибрид слоеного и тертого пирогов.
В итоге с чувством выполненного долга ставлю пирожище в духовку и победно потираю ручки после того, как отмываю от готовки кухню.
Через 5 минут выключают свет. Везде. На горизонте ни огонька.
Скрипя зубами лезу под антресоли и выдергиваю провод духовки из розетки, негодуя иду спать.
Выяснилось, что в соседнем кооперативе хулиганы подожгли трансформатор. Света не было до утра.
Так вот, мораль:
Иногда вселенная ну просто тупо не хочет твой абрикосовый пирог. Вари варенье, говорит. Не пирог, а варенье делай, на газовой плите, ясно тебе?
Пирог, кстати, на утро доделала в спешке перед работой — выяснилось, что в начинке было очень мало сахара, а тесто так и не пропеклось. И получилась кислая пластилиновая дрысля. Потому, что нужно было сдаться вовремя. А не баранить и печь пироги любой ценой.
воскресенье, 08 июля 2018
В этот сырой и дождливый день, около Зоо-магазинчика выставили солнечный бокс. В боксе под тёплыми длинными лампами кружили цыплята. Топтались и клевали усыпанный зёрнами пол.
Я стояла под дождём в хвосте длинной очереди на маршрутку, а в паре шагов от меня сиял бокс с маленькими солнцами.
Бокс был разделён на две «комнаты» хилой картонкой, но тем не менее, цыплята ее не трогали.
Одна комната не была подписана вообще, а на второй лежала табличка с крупными маркерными буквами, которые гордо оповещали: «Испанка!»
Те первые, неподписанные, забавно бегали по «вольеру» и поклевывали зернышки, светясь своими нежно-желтыми перышками-пушком. А вторые — «Испанка», практически ничем не отличались внешне, были, может быть, даже хуже: мельче, и с темнеющими точками на коричневатых боках — это проклевывался орнамент на кончиках недоразвитых крыльев. Но выглядело так, будто с них не отмыли грязь.
Но зато как эта хилая и мелкая «Испанка» держалась! Они так важно и пафосно расхаживали по вольеру своими тощими длинными, жалкими ножками, словно уже всех победили и стали королями этого мира. Будто знали, с каким акцентом кричит на их боксе написанная маркером табличка: «ИСПАНКА!».
Я призадумалась.
Я стояла под дождём в хвосте длинной очереди на маршрутку, а в паре шагов от меня сиял бокс с маленькими солнцами.
Бокс был разделён на две «комнаты» хилой картонкой, но тем не менее, цыплята ее не трогали.
Одна комната не была подписана вообще, а на второй лежала табличка с крупными маркерными буквами, которые гордо оповещали: «Испанка!»
Те первые, неподписанные, забавно бегали по «вольеру» и поклевывали зернышки, светясь своими нежно-желтыми перышками-пушком. А вторые — «Испанка», практически ничем не отличались внешне, были, может быть, даже хуже: мельче, и с темнеющими точками на коричневатых боках — это проклевывался орнамент на кончиках недоразвитых крыльев. Но выглядело так, будто с них не отмыли грязь.
Но зато как эта хилая и мелкая «Испанка» держалась! Они так важно и пафосно расхаживали по вольеру своими тощими длинными, жалкими ножками, словно уже всех победили и стали королями этого мира. Будто знали, с каким акцентом кричит на их боксе написанная маркером табличка: «ИСПАНКА!».
Я призадумалась.
Как-то так ведь бывает и в человеческой жизни.
четверг, 05 июля 2018
В 15 лет я познакомилась с парнем. Старше меня на 4 года, вежливый и эрудированный, красивый и, казалось, даже самоуверенный.
Не могу сказать, что я сразу же влюбилась. Я раздосадовалась — мальчик красивый, но наверняка он знает об этом, наверняка видит, как на него смотрят девушки, и вот 100% этим пользуется.
Выяснилось, что я мальчику как раз нравилась, хотя сама предвзято нацепила на него ярлык бабника, чисто по внешнему признаку. (И была совсем неправа.)
Он приручал меня постепенно — искренней дружбой, я узнавала больше и начинала привязываться крепко и бесповоротно.
Многие мои подруги (и друзья) были против этого союза. Одни говорили, что он выглядит ненормальным — слишком много улыбается и все всегда знает, другие так и называли — Шизофреником (не ясно почему), одна из подруг обьясняла свои ощущения как «он ведет себя так, будто у него есть какая-то страшная тайна». Все эти три вида характеристики так и не дали о себе знать в реальной жизни, за дальнейшие 8 лет нашей с ним совместной жизни (на данный момент в том числе).
Так вот мальчик этот оказался православным христианином. Из тех, которые постятся по половине года (я утрирую), ходят исповедоваться каждую неделю, знает все (ну или хотябы многие, в силу его возраста) молитвы, и так далее.
Конечно, верующий мальчик 19-и лет — это необычно. (Но вряд ли это и была та самая тайна.) Здесь не обошлось без влияния родителей, которые имели свою трогательную историю чудесного исцеления, благодаря которой все их семейство и пришло к вере. (Я не преувеличиваю и не иронизирую, правда история невероятная: свекр длительное время, около полугода(?) не вставал с постели из-за грыжи, не мог ходить из-за страшной боли, а после нескольких причастий — стал прогуливаться вокруг дома. Грыжа вскоре исчезла вовсе. Сейчас он уже более 10-и лет ходит на работу каждый день, копается в огороде, ездит на велосипеде и т.д.)
И я тоже решила примкнуть, неистово следуя всему, чему нужно было следовать: для начала, меня окрестили, далее — всенощные службы, утренние, вечерние, посты, исповеди, причастие и другие таинства...
Моя семья была в шоке и ужасе, думали, я попала в секту. К моим 20-и годам они смирились, свыклись и начали с этим считаться.
Сейчас я понимаю — не стоило делать так в 15 лет. Это был слишком резкий поворот из легкой детской беззаботности в мир ограничений, молитв и жертв.
Сейчас я понимаю, что 15 — это еще ребенок. Я всегда была слишком послушной девочкой, но ради похвалы. Будучи потенциально ведомой, чтобы понравитя парню и его семье, я слепо пошла за ним в его веру. И не знала во что верю, кроме него самого. Основная ошибка здесь в том, что я попала в веру в Бога без веры в самого Бога. И вообще-то — такое притворство является приступлением против Бога, одним из самых серйозных.
Но это я сейчас знаю, что это так. А тогда...
И понимаю это только спустя почти 10 лет, перешерстив, перечитав множество литературы посвещенной образам истинно православного быта. Муж сейчас тоже намного проще к этому всему относится. Хотя, по-правде говоря, и тогда, будучи 19-летним юношей он, все равно, относился к этому проще, чем я.
Порой он даже говорил мне: «Скажи дураку молиться — он лоб разшибет». Называл меня насмешливо «монашкой».
И был прав. Хотя я и обижалась. Считаю, что тогда это выражение было ко мне полностью применимо.
Понимать что к чему, откуда ноги растут, почему тяжелая музыка — от лукавого, и почему девушкам нельзя краситься и носить штаны — я начала только сейчас, приемущественно из детской православной литературы. В литературе для взрослых все назидательно и не ясно, краски сгущенны, сплошные ссылки на Библию, что только отталкивает человека неверующего, который не понимает Библейского слога. (То-есть, детям можно нормально и понятно изложить все в форме сказочки и привлечь благодатью, а взрослых людей, по мнению христианских писателей, можно только пугать и морализировать?)
Теперь я понимаю, о чем речь во всех этих книгах, у меня перед глазами есть картинка верующей семьи, христианки-жены-и-матери, я все понимаю, вижу, чувствую... и не следую этому. Потому что не могу следовать всему. Что могу — то делаю. Но не все, нет. Слишком далек наш мир от полного соответствия истинно христианского образа жизни (окончательно сформированного, судя по всему, еще во времена Крещения Руси). Проще было бы стать монашкой и уйти в аскезу, чем жить в миру современности и соблюдать вообще все, что нужно.
Я иногда с грустью думаю о том, что наш ребенок родился в семье, в которой принято было ходить в церковь, и большинство своих праздников Пасхи он провел в церкви во время Всенощных служб, он проходил Крестный ход сначала на моих руках, а позже — и сам топал, со мной и своим отцом за ручку, и я боюсь, что если он вырастет в такого же «послушного» и ведомого, как и я, перед ним встанет этот выбор — куда идти дальше. Боюсь, что он будет боятся нас разочаровать и примет неверное решение — неискреннее.
Я не говорю, что правильно — верить в Бога и это решение он должен принять. Я говорю, что не нужно прикидываться.
И не нужно никого заставлять, уговаривать верить. Особенно детей.
Иногда кажется, что все вокруг притворяются.Делают вид, что рады друг другу, что хотят ходить в эти кафе, что им действительно нравятся все эти фильмы и книги, притворяются, что любят лес и горы.. Туристы врут, что им нравятся походы, а художники врут, что они так видят. На самом деле они видят не лучше других.Кажется, что родители не всегда любят своих детей, и дети не всегда любят родителей. И на самом деле родителей можно выбирать.Друзья лгут друг другу, и братья тоже лгут. И лгут влюбленные пары. Может быть, даже больше других.Все вокруг притворяются.А больше всего так кажется тогда, когда понимаешь, что притворяешься сам. И когда эта имитация нормальной жизни давит на тебя, начинаешь замечать чужой сор, сломя голову перескакивая через собственные глазные брёвна.Ты поступаешь так, боясь признаться себе, или другим в том, что произведет неизвестный тебе резонанс. Ты не знаешь, что будет дальше и продолжаешь тянуть за собой вагон неискренних улыбок и кивков. Потому, что тебе страшно, или ты просто глуп.Или и то, и другое.И я притворяюсь, что я довольна, что у меня есть работа, что я учусь на пятерки — на каждого моего знакомого по отдельной лжи. Я притворяюсь красивой и уверенной, я притворяюсь талантливой, занимая в мире место кого-то действительно стоящего. Я вру, что я люблю себя и многих других.Иногда мне кажется, что я не люблю своего сына. Хотя я знаю, что сейчас я люблю его больше, чем когда-либо.И кажется, а откуда этот яд в моих мыслях?Во мне всегда жил этот цынизм. И, возможно, он скрывается в каждом человеке. Ведь все мы иногда устаем. Люди иногда заканчиваются. Не бесконечное в нас то человеческое, о котором так много говорят гуманисты.Я, когда начала писать (не сейчас, а вообще — еще годиков в 5), я думала — напишу правду, открою людям глаза. А правда-то не новая. И правда-то.. не моя, не гуманная, не приятная.Да и вообще, зачем?
пятница, 29 июня 2018
Мы познакомились, когда мне исполнилось 16 лет.
Я никогда не была сильно довольна своей внешностью, весом и все такое, как, наверное, и многие девочки-подростки.
Но дело было не в этом.
Вот так вдруг, внезапно, солнечным субботним утром. Так вышло, что я тогда не захотела с ними ехать...
А после случившегося, конечно, думала, что стоило поехать с ними.
Я обычно стараюсь не говорить об этом людям. Многие, с кем я познакомилась за последние пару лет — так и не знают, что я сирота.
Поэтому здесь я начну знакомство правильно — с самого важного, что нужно знать обо мне. А не как в реальной жизни, когда щадишь чувства окружающих и натяжно улыбаешься.
Людям это доставляет дискомфорт, они думают, что мне грустно и больно об этом вспоминать.
Но давайте на чистоту? Я живу с этим более 5 лет. У меня есть вариант об этом не думать и не вспоминать? Да никакого!
Я полностью осозною произошедшее, смирилась и свыклась с картинкой места проишествия, застрявшей в моей голове с того самого дня. Жизнь такая, с этим ничего нельз поделать, и об этом, извините, нельзя молчать вечность.
(Тема сильно не высказанная для меня, поэтому, буду вспоминать, наверное, еще не единожды.)
Аппетита не было сутками, постоянно преследовало ощущение комка в горле, и все, что с огромным трудом удавалось в себя впихнуть — возвращалось через полчасика.
Мы жили вместе с ней более 3-ех лет.
В этом же состоянии, при весе 45 килограмм на рост 165 см, мне чудом удалось забеременнеть. Еще большим чудом было то, что удалось даже выносить ребенка — на 5-ом месяце беременности мой вес упал до 42 килограмм.
При встрече, приветствия всех моих близких и друзей превратились в испуганное «Господи, ты еще больше похудела!» (что я находила очень не тактичным, ведь знала о своей проблеме и не имела цели ПОХУДЕТЬ). Это ужасно раздражает, когда в тебе видят только диагноз. И говорят только о нем, постоянно улюлюкая и встревоженно покачивая головой.
Честно говоря, не смотря на ужасания окружающих, мне тогда как раз таки нравилось, как я выгляжу, хотя анорексия развилась вовсе не из-за комплекса полноты, или перфекционизма. Меня и сейчас не пугают фото тех времен. Я понимаю, что это выглядело ненормально, но меня устраивал тот внешний вид — я чувствовала себя легкой и невесомой, даже тремор в мышцах казался иллюзией полета. (Видимо, об этом анорексики и говорят «Худея — чувствуешь себя бабочкой»)
Всю беременность мне хотелось только апельсинов и ананасов (которые, как изместно, сжигают жир). Ну и, конечно, творог-йогурт-молоко под тревожные истории окружающих о грозящем мне дефиците кальция. Фрукты с витамином С — единственные не отвергались моим организмом.
На 9-ом месяце, мой вес дошел до 53 кило (собственно, каким он должен бы быть в обычном состоянии).
В дальнейшем я неистово пыталась набрать вес, хоть как-то, хоть сколько-нибудь — и пивом со сметаной, и ведрами сливочного мороженного, и другими безумными рекомендациями обеспокоенных родственников, и несколько лет не могла переступить порог в 50 килограмм.
У меня 2 года держиться моя норма.
И я так себе не нравлюсь!
И дело не в лишнем, дряблом, свисающем — такого нет. Все в норме. Всех тех, тревожных и взволнованных, устраивает мой вес и радует их заботливый взор. Мужу ОЧЕНЬ нравится, бабушки и родственники в восторге, говорят «ты так похорошела».
А я не понимаю о чем они все. Мне кажется, все вокруг врут.
Вот и живи теперь с этим.
Я работаю фрилансером (сферу уточнять пока не хочу).
Фриланс — это такая кабала, в которой боишься идти в отпуск потому, что нет гарантии, что по возвращению заказы все еще будут.
По этому принципу я работала почти 2 года без отпуска. Не знаю, может для кого-то это нормально, но я считаю, что не очень здорово от страха потенциальной безработицы вести по 2-3 проекта сразу и работать перед экраном компа по 14-15 часов в сутки, с перерывом на выгул ребенка и готовку.
И вот, после очередного мозго-сношающего заказчика я решила плюнуть и отдохнуть месяц.
Планировала просто откладывать заказчиков на июль.
И вот июнь идет. Я сижу дома, надеясь заниматься собственным творческим проектом и в перерывах ходить на рыбалку, но вместо этого я почему-то варю борщи, убираю, занимаюсь семейно-детскими организационными вопросами по устройству дошкольника в детский сад в последний год перед школой, езжу на похороны и поминки, учу японский (который вообще не понятно как всплыл в моей жизни), и читаю книги расчитанные на детей до 14 лет.
Я вообще не поняла как это все произошло.
Все вышеперечисленное, кроме изучения очередного иностранного языка, мне совершенно не нравится. Но я делаю это потому, что ну просто нужно.
Но месяц подходит к концу.
Я не отдохнула.
Мой личный проект не продвинулся ни на 1%.
Я так и не устроила ребенка в детский сад.Ремонт так и не окончен. Всюду строительная пыль, передвинутая мебель и атмосфера разрухи.
У меня началась тревога на почве концентрации похорон в моей жизни.
Все очень невовремя и вообще никак.
Я чувствую себя совершенно несостоятельной и беспомощной.
Зато выучила алфавит Хираганы и разобралась с японскими числительными.
И самое страшное, что еще больше кормит мою тревожность — за весь месяц мне ни разу не пришлось отказывать. Потому, что заказов и не было. Вообще.
И, грубо говоря, я не знаю, будут ли они когда-нибудь еще. И насколько они будут оплачиваемыми.
Я никогда не хотела взрослеть. И вижу, что желание это было инстинктом самосохранения — я не готова к этому вот всему.